Уроборос. Проклятие Поперечника

— Не выполните. Исчезающих будут запланировано менять появляющиеся. Люди, которых вы здесь видите, добровольно вызвались нести первую вахту на посту номер один. Это высокая честь для нас: принимать участие в спасении целого мира! Круглосуточный график дежурств уже составлен, высчитано оптимальное количество постовых… Да! Именно так отныне будет называться эта почетная должность! Уже все регламенты продуманы до мелочей, написаны и запротоколированы: количество постовых, расположение в связках, перерывы на обед и всё остальное. Выверена плотность и количество колец окружения с таким учетом, чтобы вы никак и нигде не могли просочиться — такая вероятность сведена к нулю… Так что предлагаем вам, чтобы не терять времени даром, приступить к дальнейшему прослушиванию постовых. Каждый из нас по возможности постарается скрасить своим рассказом ваше вечное пребывание здесь.

— Да я вас всех аннулирую немедленно! Растолкаю и раскидаю! Запугаю! Разбежитесь в ужасе! Вам не удержать меня! — кричал Курт, но в этом крике было больше беспомощности, чем уверенности.

— Попробуйте, воля ваша! Но что-то подсказывает мне, что ничего у вас не получится. Каждый мир существует по определённым законам, которым и вам приходится подчиняться. В нашем мире любое насилие — фантом и фантазия. Из области чего-то невероятного и невозможного. У вас никогда не получится насильно протолкаться сквозь наши ряды.

— Но вы же насильно удерживаете меня! — ухватился за соломинку Курт.

— Мы не применяем физическое насилие. Даже попытки не делаем, понимая, что это невозможно… Мы просто стоим здесь плотными кольцами и будем стоять целую вечность…

— А если вы убедите меня? Если я послушаю вас и соглашусь с вашими доводами. Дам обещание не преследовать Альфреда, не аннулировать ваше болото, куда-нибудь пойду своею дорогой и где-нибудь затеряюсь, так что вы обо мне больше не услышите.

— Это исключено! — голос у Геродота был такой твёрдый, что даже мне стало не по себе. — Решение по этому вопросу принято окончательное. Никогда и ни при каких условиях пост номер один не прекратит работу. Что бы вы ни говорили, что бы ни обещали, мы не отпустим вас на свободу. И дело тут не в том, что вам нет доверия, а в том, что решения подобного уровня пересмотру не подлежат. Уж извините! Придётся вам теперь нас слушать и лицезреть довольно продолжительное время…

— У-у-у! — отчаянным диким воем раненного зверя наполнилось кафе.

Несомненно, если бы не веснушки, собранные каким-то чудом в твердую теплую руку Петры, тянущую меня за собой, я бы не смог далеко уйти. Ходил бы по кругу вдоль наружного кольца, состоящего из людей, в поисках прохода, а внутри метался бы Курт, жаждущий лишь одного: окончательно стать самим собой, то есть Уроборосом, которого не видел никто никогда, потому что он — полное и всеобъемлющее Несуществование. Из него всё вышло и в него всё стремится вернуться, в том числе я. Для Курта я — ключ к Несуществованию, то есть к истоку всего, где нет ничего. И он для меня — такой же ключ. Мы бы не успокоились, пока не нашли способ прорвать живое кольцо, разделяющее нас.

Но чем дальше уводила Петра меня от кафе, тем труднее Уроборосу во мне было переворачивать монетку таким образом, чтобы не я, а он смотрел наружу. В какой-то момент это вообще стало невозможно, никаких усилий не хватало, и он тихо, почти незаметно, растворился во тьме, потому что тьма, находящаяся внутри, совсем не то же самое, что тьма снаружи. Внутренняя тьма гораздо концентрированное любой кислоты. Она может разъесть и растворить всё, но только не саму себя. На такое способно лишь Великое Несуществование. Уроборос.

Теперь я мог смотреть на мир своими собственными глазами и быть самим собой — ведь Уроборос во мне исчез. Почему же тогда я видел только Тьму с одной стороны и Свет с другой? Куда-то исчез бесконечный Город, существующий между Стеной Света и Стеной Тьмы. Они сдвинулись, сдавив меня между собой так, что я не мог шевелиться. Всё пропало, даже моё тело с рукой, за которую меня тянула Петра, — как будто я выскользнул из него, и оно ушло дальше без меня, унося с собой прекрасное ощущение близости теплых веснушек, принадлежащих Петре. Свет не принимал меня, как и Тьма. И между ними не существовало зазора, в котором бы я мог поместиться.