Урочище Пустыня

Она была похожа на всех белокурых бестий сразу, как праматерь альбиносов, от которой они, вероятно, и произошли – эффектная, с эталонной фигурой и сахаринкой в лице, что выдавало ее природную светловолосость, поскольку крашеные блондинки, как правило, выглядят хищнее. И как ни странно, без ярко-красной губной помады – их непременного атрибута. Такие особы одним своим появлением пробуждают в мужчинах кучу комплексов и тщетно подавляемое желание, что делает их частично или полностью невменяемыми.

Вот и третья недостающая пара, для комплекта, подумал он. И это только в одном отдельно взятом древнерусском городе!

Конечно, она кичится тем, какие у нее ноги. И хорошо понимает, как высоко это ценится в товарно-денежных отношениях между мужчиной и женщиной. Больше ничего ей в этой жизни понимать и не нужно, этого достаточно – вполне.

Ее сопровождал кряжистый мужчина лет шестидесяти с серебристым ежиком волос и мрачным, неулыбчивым, как парадный вход в крематорий лицом. По-видимому, он обладал недюжинной силой, однако при всей своей массивности сохранил поразительную точность и мягкость движений. От блондинки он держался на некотором расстоянии. «Скорей телохранитель, чем любовник», – подумал Садовский. Опасных людей он чуял за версту. Этот был опасен. В нем, как в хорошем боксере-профессионале чувствовался инстинкт убийцы.

Счастливая обладательница пластиковой фигуры и ослепительной улыбки куклы Барби – «Life in plastic, it's fantastic», как поется в одной глупой скандинавской песенке – устроилась на самом видном месте, что выдавало в ней привычку к подиуму, и теперь ее мог разглядеть любой посетитель ресторана, обслуживающий персонал и половина работников кухни. От таких сходят с ума кавказцы. А к ним у Садовского было особое отношение. Не то чтобы он не любил их. Он вполне допускал мысль, что они заслуживают уважения. Просто пропустил момент, когда война с ними уже закончилась. О ней ему напоминали старые раны, тупо нывшие при перемене погоды.

«Люди, будьте бдительны», – сказал он себе, имея в виду и ее, и его. И прикончил графин. Делать ему здесь было больше нечего. Теперь у него была одна забота: если перепил – главное правильно рассчитать крен и тангаж, чтобы не свалиться в штопор.

Дежурной по гостинице по-прежнему была Мальвина.

– Что-то загуляли наши командировочные, – улыбнулась она одной из самых обольстительных своих улыбок и выдала ему «грушу».

Когда-то она блистала перед его ровесниками и дядьками постарше, потом ее время ушло, а привычка блистать перед дядьками осталась и перекинулась на мужчин, годящихся ей в сыновья, хотя блеска заметно поубавилось. И теперь ее ужимки напоминали кокетство черепахи Тортиллы…

– Да уж…– любезно промычал Садовский и скривился в ответной улыбке. Отчего-то он испытывал жалость ко всем этим стареющим Мальвинам. Наверное, нет ничего жестче, отчаянней и беспощадней, чем борьба женщины со своим возрастом. Все мужские войны ничто по сравнению с накалом этой борьбы, потому что нет таких жертв, на которые не пошла бы женщина, чтобы как можно дольше оставаться молодой и красивой. Плата – здоровье, а иногда и жизнь. Хотя чаще, сплошь да рядом – устрашающий слой грима или печальные последствия ошибок и непрофессионализма пластических хирургов…

По коридору навстречу ему катилась румяная и круглая, как колобок, изрядно пьянехонькая Аля. На этот раз без Юли. Как правило, если девушка красивая, подружка у нее страшная. И наоборот, если девушка страшная, подружка у нее еще страшнее. Здравствуйте, очень страшная девушка. А где ваша не очень страшная подружка?

Увидев его, Аля начала пританцовывать и водить хороводы.

– И-и-и-эх! Какая я сегодня красотулечка! Ах, ножки мои заплетушки! Кто бы мне расплел их?

– Это самое заманчивое предложение в моей жизни!

– Так в чем же дело?

– Нам рано на покой. И память – не умрет…

– Вот это мужик! – одобрительно вскинула подбородок и притопнула пухлой ножкой Аля.

– Но… Оркестр полковой.

– Что такое?

– Вновь за душу берет…

Садовский поцеловал Алю в лоб, пожелал ей спокойной ночи и завалился в свой номер.

– Тю… И это мужик… – укоризненно раздалось за его спиной.

«В который раз пытаюсь начать беспорядочную половую жизнь, но эта проклятая разборчивость…» – сокрушенно вздохнул он и, не разуваясь, упал на кровать. Все это он уже проходил множество раз – пьяное гульбище, всполохи веселья далеко за полночь, отхаркивание мокроты, падение в провал полуобморочного сна… И ничего, кроме тяжкого похмелья, стыда и раскаяния поутру. «Боже, помоги мне домучить, дотерпеть, извести еще один день жизни, дарованной тобой в этом прекраснейшем из миров!»

Вдруг над самым его ухом кто-то громко и отчетливо произнес:

– Отпусти ты меня, сынок, не могу я больше…

–Ты что, бабка?

– Нету сил моих…

– Нельзя! Мне тебя еще через дорогу перевести надо!

– Сил моих нету… Немцы…

Садовский приподнял голову и прислушался. Звук доносился из розетки. Очевидно, в соседнем номере кто-то на полную дурь включил телевизор.

– Немцы, как жить дальше?

– Как, как? Каком кверху!