Ускользающая метафора

– Да, мне хотелось пить, и я не смог удержаться…

– И правильно сделали. Та река течет сквозь лазейку между бытием и небытием. В ней полно скрытых возможностей, которые способны проявить лишь тончайшие метафоры. Так же, как замечательный поэт способен в одном образе ярко раскрыть еще один, уже новый образ. Ясно, что наилучшая метафора станет наилучшим стихом. И вам нужно не спускать глаз с другого нового образа.

Я подумал: «Убийство Командора» Томохико Амады, возможно, и было этим «другим новым образом». Та картина, примерно так же, как это делают стихи замечательных поэтов, став наилучшей метафорой, создала в нашем мире еще одну, уже новую реальность.

Я включил фонарик – свет пока что не подрагивал. Значит, заряда батареек на какое-то время хватит. Сняв кожаную куртку, я решил ее оставить здесь – она слишком толстая для такого тесного хода. Джемпера и джинсов мне должно хватить – в пещере было ни холодно, ни жарко.

Собравшись с духом, я нагнулся и почти на четвереньках протиснулся в лаз. Стенки его были из скальной породы, но за долгое время потоки воды отполировали камень, и все поверхности стали очень гладкими и скользкими. Видимо, ход этот некогда служил водопроводом. В лазе почти ничего не выступало, и, при всей тесноте, пробираться вперед оказалось не так трудно, как я предполагал. А когда дотрагивался до стенки ладонью, скала на ощупь была прохладна и сыровата. Подсвечивая фонариком, я, будто насекомое, продвигался вперед.

Высота прохода была сантиметров шестьдесят или семьдесят, в ширину – чуть меньше метра. Двигаться вперед можно было только ползком. Местами то расширяясь, то сужаясь, эта природная темная труба длилась, как мне казалось, до бесконечности. Иногда лаз поворачивал вбок, то поднимался, то опять спускался. Однако, к счастью, больших перепадов высоты не возникало. …Но если лаз этот действительно был водопроводом, в него в любой миг могла стремительно хлынуть вода. Эта мысль пришла мне в голову случайно. Стоило только представить, что я могу утонуть в тесном мраке, как от страха у меня свело все конечности.

Мне захотелось обратно, однако развернуться в этой тесноте было уже невозможно. Мне показалось, что лаз незаметно становится у́же. А преодолеть то расстояние, что я уже прополз, задним ходом у меня тоже вряд ли получится. Меня окутал страх – так, что буквально пригвоздило к этому месту. Я не мог двинуться вперед – и не мог вернуться. Все клетки моего тела задыхались, требуя свежего воздуха. Я был беспредельно одинок и беспомощен, лишен всякого света.

– Так и ползите вперед, не останавливаясь, – твердо произнесла где-то у меня за спиной Донна Анна. Что это – слуховая галлюцинация? Или она действительно обращается ко мне сзади? Понять этого я не мог.

– Мне все тело сковало, – насилу выдавил я, обращаясь к той, кто должна быть позади. – Дышать нечем.

– Соберитесь с духом, – велела мне Донна Анна. – Не то душа уйдет в пятки. Не привяжете ее к чему-то одному – попадетесь двойной метафоре.

– Что такое двойная метафора? – спросил я.

– Это вы уже сами должны знать.

– Откуда?

– Потому что она у вас внутри, – ответила Донна Анна. – Сидя там, выхватывает правильные для вас мысли и одну за другой их пожирает, а от этого тучнеет и толстеет. Это и есть двойная метафора – она давно прижилась в глубоких потемках вашего нутра.

Я интуитивно догадался: Мужчина с белым «субару форестером

». Мне этой мысли о нем в себе очень не хотелось, но не подумать так я не мог. Наверняка именно он заставил меня душить ту женщину – и вынудил заглянуть в мрачный омут моей собственной души. Это он, появляясь везде на моем пути, напоминал мне о существовании того мрака. Наверняка так оно и есть. Он как будто говорил мне: «Я точно знаю, где и что ты делал». Разумеется, он знает все – ведь он существует во мне самом.

Душа моя витала в мрачных потемках. Закрыв глаза, я попытался привязать ее к чему-то одному. Я стиснул зубы: знать бы еще, как это сделать… Привязать душу к чему-то одному? И где она, та душа? Я обыскал все свое тело по порядку, но души в нем так и не нашел. Душа моя – ты где?

– Душа – она в памяти; живет, питаясь образами, – произнес женский голос. Но говорила со мной не Донна Анны. То был голос Коми – моей младшей сестры, что умерла в двенадцать лет. – Ищи у себя в памяти, – произнес этот милый моему сердцу голос. – Что-то конкретное ищи. Такое, что можно потрогать руками.

– Коми? – воскликнул я.

Никто не ответил.

– Коми, ты где? – спросил я.

По-прежнему тишина.

Во тьме я рылся в своей памяти. Так шарят руками в старой просторной монашеской суме. Однако память моя, похоже, опустела. Теперь я не мог даже вспомнить, какая она – эта память.

– Погаси свет, прислушайся к шороху ветра, – сказала Коми.

Я выключил фонарик и, следуя ее совету, прислушался к шороху ветра. Но ничего не услышал. С трудом сумел я расслышать лишь биение собственного сердца. Билось оно растерянно, словно москитная сетка на сильном ветру.