Усман Юсупов

Грешны были и проектировщики. Оказалось, что южнее Коканда при переносе трассы на натуру была допущена грубая ошибка. Несколько километров колхозники прорыли зря. Остановили людей, решили отправиться к самому Юсупову. Повинились, хотели было сослаться на спешку: он-то сам задал эти сроки… Юсупов все понял, прервал объяснение:

— Не без того… Конкретные виновники, конечно, есть, но наказывать никого не будем. Исправить ошибку.

— Уже все сделано. Трасса проложена как следует.

— Тогда действуйте дальше.

В сумерках, когда окончились работы, снова двинулся вдоль трассы.

У Эйзенштейна — он собирался ставить фильм о Большом Ферганском канале — не зря родилось сравнение с тимуровскими походами: на десятки километров в степи — цепочка огней. Приближаешься — и видишь: пекари хлопочут у слепленных из глины сводчатых тандыров; ошпазы-повара сосредоточенно моют котлы после ужина, просеивают рис (с древности — лучшая основа еды: горсть риса, сваренного в жире, обеспечивает землекопа жизненной силой на день); бойкий (сам в изрядной щетине) парикмахер, худощавый бухарский еврей, сыплет прибаутками и ловко бреет голову молчаливому гиганту, глядящему в землю; неподалеку устроился портной, даже вывеску сообразил, над которой не один мудрец голову поломает: «Прием заказов от мастерской № 11 производится из своего материала»; стучат легкими молотками сапожники. Внизу, в только что вырытом русле, сидят, как в зрительном зале, только что не в креслах, а прямо на дне, по которому вскоре — все уверены — пойдет вода, сидят тесно аксакалы из Маргилана, широкоплечие андижанцы, парни с тонкими чертами лица, с девичьими изогнутыми бровями; они из Чуста, славящегося красотой своих женихов и невест.

На перемычке устроен настил из досок. Светят с грузовиков два мощных прожектора, и в перекрестье широких потоков света танцует и поет несравненная Халима-ханум, любимица Узбекистана.

Нужно быть ценителем своеобразного узбекского вокала, чтобы понять, с каким страстным нетерпением, — не меньшим, нежели в Большом театре, когда Нежданова вот-вот должна была взять верхнее «ми», — ждут слушатели финала известной песни; Халима-ханум должна вновь поразить их зажигающей силой своего голоса, полного ликования, избытка радости.

Юсупов стоит, опираясь на пыльное крыло машины. Вот он, этот миг, которого так ждали! Люди в халатах вскакивают, вскидывая над головой изрядно натруженные за день ладони; они кричат в восторге, приветствуя и благодаря певицу. Она низко кланяется, прижимая руки к яркому платью, дает знак своему небольшому ансамблю, и вновь, вдохновенно раздувая щеки, заводит тоненькую мелодию на нае уже немолодой музыкант; и старается — двадцать ударов в секунду пальцами по туго натянутой коже — дойрист. И опять ноет Халима.

Помощник решается напомнить:

— К утру не успеем в Фергану, Усман Юсуповыч. У вас же два разговора с Москвой.

— Э-э, кой сан чи[9], — по-дехкански отмахивается Юсупов.

И помощник молча ждет.

Справа, вдалеке, пляшет в низине луч кинопроектора. На соседнем участке идет новый фильм. Все лучшее — на канал.

Юсупов с трудом садится на ступеньку машины. Снимает полотняную фуражку, отирает бритую голову.

— Яша, Халимахон!

Пройдет еще полгода, и Халима-ханум, Тамара-ханум, юная Муккарам Тургунбаева пройдут в восточном танце, в котором каждое легкое движение рук исполнено особого, с радостью угадываемого зрителями смысла, по руслу канала, а вслед за ними, мгновенно заполняя следы, оставленные атласными башмачками, хлынет поток большой ферганской воды.

Много лет спустя, рассказывая студентам Литературного института о себе, Петр Павленко говорил, что одно из самых счастливейших его воспоминаний — пребывание на Большом Ферганском канале, где все было как в эпоху завершенного коммунизма. Павленко, по его словам, увидел там живую силу народа, показавшего зримо, каким он будет повсеместно — коммунистический труд. Утверждение это основано не на пафосе, а на фактах, подобных тем, которые приводились выше; писатель лишь обобщил их и сформулировал вывод, определив, в чем главный политический итог народной стройки. Если же говорить о ее экономическом значении, то, принимая загодя упреки в прямолинейном детерминизме, напомним все же, что в первый год войны Узбекистан дал хлопка больше, чем в 1940 году, и вышел по урожайности на первое место в мире, а следующей весной посевные площади были увеличены более чем на полмиллиона гектаров. Это было бы невозможно, не будь проложен канал.

Не станем переоценивать значение хлопка для победы. Оно общеизвестно. Не случайно же, выступая перед читателями в Ташкенте, поэтесса Анна Ахматова, казалось бы, столь далекий от хозяйственных проблем человек, сказала (а ее-то в пристрастии к лести не упрекнешь), что без хлеба Ленинград в страшные дни блокады выстоял; не будь хлопка, а значит — не будь пороха, Ленинграду пришлось бы трудней.