Усман Юсупов

Странно, казалось бы, но это лишь на первый взгляд: когда огромное дело, до той поры самое важное в его жизни, было завершено, Юсупов не испытывал ничего, даже отдаленно напоминающего восторг. Скорее — усталость и непонятную пустоту. То же, что испытывает художник, положивший последней мазок на холст, или актер после премьеры. Это преддверие новой работы. Юсупов знал, что будет она потруднее Большого Ферганского канала, хотя не мог, конечно, представить ту без преувеличения историческую миссию, что выпадет вскоре на долю партийной организации Узбекистана.

Война уже началась. В день, когда по каналу пошла вода, на севере, в тысячах километров от Ферганы, парни в белых маскировочных халатах штурмовали финские доты и падали, обожженные пулями.

Жаль было каждого человека.

Перед отъездом в Ферганскую долину Юсупов извлек из нижнего ящика объемистую кипу бумаг: сообщения о неправильных действиях руководителей работ на строительстве канала; не то делают, издают неверные распоряжения, кто их знает — сознательно, нет ли, но объективно вредят… Он порвал один за другим все эти листки из школьных тетрадей, из канцелярских книг с отчеркнутыми поверху красными линейками; подписанные неразборчивым каракулями, четко выведенными фамилиями с указанием профсоюзного стажа и номера членской книжки. Лучше всего было бы бросить эти клочки в поток, путь для которого открыли те самые люди, чью руку требовали остановить. Сегодня они были героями дня. Их обнимал Юлдаш-ака Ахунбабаев, Председатель Президиума Верховного Совета республики, руководитель, столь же любимый и почитаемый в Узбекистане, как Михаил Иванович Калинин в стране.

Юсупов тоже обнял и поблагодарил — и Лебедева, и Пославского, и Тишабая Мирзаева, начальника строительства, и богатыря Мамаджан-палвана Курбанова, и самого обычного с виду землекопа Дунана Дусматова, показавшего фантастические результаты на работе.

Было сооружено и дружеское застолье, и, сидя среди возбужденных счастливых людей, разделяя всей душой их радость, Юсупов почувствовал теперь уже чисто физическую усталость. Но надо было опять торопиться. В Ташкенте готовился очередной пленум ЦК, и Юсупов хотел еще раз прочитать уже переработанный не однажды по его указаниям проект совместного с СНК постановления о мерах по дальнейшему подъему хлопководства…

Да не посетует читатель на то, что в этой книге так много пленумов, бюро, съездов, резолюций, постановлений. Бытует расхожая мысль о пустой трате времени на заседания. Но кто-кто, а Юсупов знал, сколь дорог каждый час; уж он-то не позволил бы ни себе, ни другим тратить время зря. И если он так назаседался, так наговорился с трибун, то все это не зря, потому что вся эта незаметная, но тяжкая, изнурительная работа: обсуждения, совещания, сопоставления мнений, мучительные поиски наиболее удачных формулировок, — выливается в итоге в дела, необходимые обществу. Такова она, лишенная романтического ореола партийная работа.

Напористый помощник Юсупова каждые пять минут звонил по телефону. Девушка с аэродромного метеопункта устало и монотонно отвечала: видимость по-прежнему плохая, улучшения погоды не ожидается. Но молодой помощник не терял надежды.

В соседней комнате громко смеялись, говорили вразнобой. За окном сыпал некрупно сухой торопливый снег — новогодний подарок некстати: из-за него застряли в Фергане после торжественного пуска канала. Среди разговора Юсупов вдруг вспомнил:

— А где Пенсон? Пусть покажет снимки.

Ему не терпелось увидеть на фотографии момент пуска воды.

Послали за известным ташкентским фотокорреспондентом Пенсоном. Оказалось, тот уехал прямо с митинга в Ташкент — готовить разворот для «Правды Востока».

Стали опять пить чай. В это время вернулся мотавшийся то и дело на аэродром — глянуть на машину — командир самолета Гусев, вошел как был — в заснеженном треухе, в мокро блестевшей кожаной куртке нараспашку, сказал то, что уже все знали:

— Не будет сегодня погоды, Усман Юсупович.

— Эх ты, Водопьянов… — Юсупов грузно выбрался из кресла, вышел в смежную комнату. Держа трубку на отлете, сказал: — Девушка! Это Юсупов. Давайте мне Ташкент. — Телефонистка ответила — связи нет.

Он взорвался было:

— Что у вас тут, понимаешь? Из-за снега все хозяйство кувырком! — Потом, сразу поостыв: — Ладно…

Повесил трубку.

— Садись, — сказал помощнику.

Сам прошел в боковую комнату с двумя кроватями у противоположных стен, с пустым графином на подносе на отдельном столике, с малиновыми, еще с осени пыльными гардинами рыхлого бархата на окне и наглухо заколоченной дверью на веранду.

На одной кровати спал неловко, на боку, поджав ноги, шофер.

Отодвинул гардину. Сквозь редкий снег светился неярко между двумя портретами на здании обкома забранный в желтенькую трассу мутно мигающих лампочек транспарант: «С Новым годом, товарищи!»

Он снял сапоги, китель, тихо, чтобы не разбудить шофера, лег на свободную кровать. Вытянул блаженно затекшие ноги, прикрыл глаза; через мгновение он спал.