Успех

Он произнес это твердо и звонко, без тени жалобы, самосожаления. Как ни молод был Каспар Прекль, он в годы войны и революции вдоволь насмотрелся на смерть в самых уродливых ее обличьях, отнюдь не считал этот мир лучшим из возможных, не верил, что человек по своей сути хорош, с чем-то примирился, обрел опыт, не был склонен к сентиментальности, и все-таки ему стало жутко от деловитости, с которой страдавший шизофренией инженер-путеец Фриц Ойген Брендель пояснил мысль, заложенную в «Смиренном животном». Прекль хотел было спрятать дощечку в карман. Но передумал, взял со стола погасшую трубку, издал какой-то звук, похожий на икоту, и стал медленно, неловко раскуривать. И только раскурив трубку, положил дощечку в карман.

«АВТОПОРТРЕТ»

Художник Ландхольцер сосредоточенно следил за движениями Прекля. Как только «Смиренное животное» исчезло в кармане инженера, он с лукавой и довольной улыбкой показал ему небольшой рисунок, сделанный цветными карандашами.

— Сейчас я вот такой, — сказал он, протягивая Каспару Преклю лист кокетливым жестом, как торговец, выхваляющий свой товар. То был автопортрет, беспокойно-красочный, с преобладанием синего цвета, только лицо было глухого коричневого тона. Растрепанная борода, мясистый нос, косящие в сторону зрителя запавшие глаза, тревожные, горячечные, сверкающие, затравленные, хитрые. Каспар Прекль думал, что досконально разглядел художника; теперь он сконфуженно признался себе, что ничего не сумел увидеть.

Пока художник Ландхольцер показывал Преклю рисунок, пришел санитар и сказал, что время идти на прогулку. Больной торопливо убрал рисунок, начал перевязывать пакеты и класть их на прежние места. Санитар с профессиональным грубоватым добродушием попросил его не копаться. Больной сразу взбунтовался и, точно его подменили, стал кричать и ругаться. Вот еще, он и не подумает идти гулять в таком виде. Это же неслыханно, с ним пойдет его коллега, его друг, а он черт знает как зарос. Пусть сперва его побреют. Санитар не перечил больному.

Каспар Прекль был страшно горд тем, что художник Ландхольцер назвал его другом и коллегой. Когда пришел парикмахер, он сел в сторонку вместе с санитаром. Парикмахер занимался своим делом, а художник Ландхольцер мирно и лукаво улыбался, довольный всей этой процедурой. Сыпал высокопарными фразами. Да, он пришел к заключению, что ему следует сбрить бороду. Перемены всегда необходимы и благотворны. Перемены даруют людям юность. Каждые семь лет обновляются все до единой клетки человеческого тела.

Клочки спутанной бороды падали на пол, лицо больного все больше обнажалось. Парикмахер и санитар удивленно переводили глаза с него на посетителя, сидевшего в принужденной позе, переглядывались. Художник Ландхольцер потребовал зеркало, оглядел себя, потом Каспара Прекля, кивнул и лукаво, весело ухмыльнулся. Каспар Прекль продолжал неподвижно сидеть, и лицо у него было глупо-недоумевающее. Парикмахер, санитар и больной явно понимали что-то такое, что ускользало от него. Только когда бритва совсем обнажила и как бы обновила лицо Ландхольцера, он вдруг увидел — да ведь это его собственное лицо! Он похолодел от ужаса. Да, да, не слишком наблюдательные глаза санитара и парикмахера — и те отметили, что он, Прекль, и Ландхольцер похожи, как близнецы.

Потом они гуляли по огромному, великолепному нидертанхаузенскому лесу, без дороги бродили по мягкому мшистому покрову среди старых деревьев.

— Позвольте помочь вам, товарищ инженер, — сказал изобретатель-шизофреник Фриц Ойген Брендель, поддерживая Прекля, когда тот споткнулся о корень.

Они уселись на пнях, и художник Ландхольцер стал рисовать. Он рисовал двух неразличимо похожих людей, сидящих на двух неразличимо похожих пнях и косящихся друг на друга неразличимо похожими, горячечными, затравленными, хитрыми глазами. И этими людьми были инженер Каспар Прекль и художник Ландхольцер. Рисуя, художник молчал; молчал и Каспар Прекль. Неподалеку растянулся на земле санитар, сперва он читал газету, потом уснул. Кончив, художник Ландхольцер лукаво сказал:

— Кто хоть раз обмолвился правдой, тот уже навсегда вышел из доверия, сколько бы потом он ни врал.

Возвращение Каспара Прекля в Мюнхен напоминало не то бред, не то бегство, в таком он был душевном смятении. Он машинально вел автомобиль, машинально поглядывал на дорожные знаки, не замечал, по широкой дороге он едет или по узкой. Он не знал, полезна человечеству живопись художника Ландхольцера или вредна. Не знал, действительно ли в ее основе лежит месть. Но твердо знал, что люди и вещи, сотворенные художником Ландхольцером, навеки останутся такими, какими он их сотворил. Неважно, каковы на самом деле эти судьи, достойные они люди или нет, пойдут ли в гору и станут министрами или превратятся в бродяг и нищих: истинная их жизнь была раз навсегда изображена и запечатлена на листках из перевязанных шнурками пакетов, спрятанных в нидертанхаузенской психиатрической больнице.

«ЗАПАДНО-ВОСТОЧНЫЙ ДВОЙНИК»