Успех

Она порывисто встала, подняла жалюзи, отложила в сторону графологический анализ. Невозможно сидеть вот так в бездействии и ждать. Она снова позвонила доктору Гейеру. На этот раз домой. В ответ раздался нервный, сиплый голос экономки Агнессы. Нет, она не знает, где сейчас доктор Гейер. Но раз уж фрейлейн Крайн позвонила, она очень просит ее все же поговорить с господином доктором. Ее, экономку, он совсем не слушает. Мука с ним, да и только. На себя у него никогда времени не хватает, он даже не замечает, что ест. Спит плохо. Одевается как попало, срам да и только! А из близких у него никого нет. Если фрейлейн ему скажет, может, он и прислушается к ее словам. А когда она, Агнесса, с ним об этом заговаривает, он тут же берет книгу или газету.

Иоганна в ответ неопределенно обещала ей поговорить с доктором Гейером. Все чего-то от нее требуют. А у нее, видит бог, есть сейчас заботы поважнее, чем костюм адвоката Гейера.

Но так было всегда, сколько она себя помнит. Когда у родных что-то не ладилось, они, как это ни странно, помощи ждали именно от нее; почему-то считалось само собой разумеющимся, что она все должна улаживать. Так повелось с раннего детства, когда отец с матерью после развода то и дело подбрасывали ее один другому. Отец, замкнутый, погруженный в работу, рассчитывал, что она будет образцово вести хозяйство, а это было довольно сложно при его беспорядочном образе жизни, и всякий раз возмущался, когда что-нибудь не клеилось. Ей, тогда еще подростку, приходилось добиваться кредита у все новых поставщиков, заботиться об удобствах нежданных гостей и вести хозяйство, все время приноравливаясь к постоянно менявшимся финансовым возможностям отца. Когда же она жила у матери, на ее плечи ложились самые тяжелые и неприятные обязанности, ибо мать, обожавшая сплетничать с приятельницами за чашкой кофе, оставляла за собой право на нытье, а за дочерью — на работу. Позже, когда после смерти отца она окончательно рассорилась с матерью, вторично вышедшей замуж, буквально все друзья и знакомые считали себя вправе пользоваться ее, Иоганны, услугами и в самых невероятных случаях искали у нее совета и помощи.

И то, что сейчас, в истории с Крюгером, где ее помощь действительно нужна, она оказалась бессильной, приводило ее в ярость. Теперь она точно знала, что допустила ошибку, вовремя и энергично не вмешавшись в дела Мартина. Ее теория о праве каждого на полную самостоятельность, на которую нельзя посягать, пока тебя об этом не попросят, была лишь удобной отговоркой. Если ты связан с человеком так тесно, как она с Мартином, и знаешь, что он собой представляет, нельзя отказываться от ответственности за него.

Опираясь подбородком о маленькую, крепкую, грубоватую руку, она сидела за столом, вспоминая Мартина в те дни и часы, когда он вызывал у нее особенное восхищение. Однажды они были вместе в небольшом, тихом городке с превосходной картинной галереей, которую Мартин намеревался «разграбить» в пользу Мюнхенского музея. Как легко он убедил и обвел вокруг пальца недоверчивых провинциальных ученых, навязав им старую мазню, от которой давно хотел избавить Мюнхенский музей, и выманив у них самые лучшие картины. А когда после долгих словопрений стороны договорились произвести обмен, Мартин, себе и ей на потеху, еще нагло выставил условие, чтобы магистрат достойным образом отблагодарил его за труды, обогатившие фонд городской галереи, и устроил в его честь банкет. Опустив свое пышущее здоровьем лицо со вздернутым носом, она сидела, подперев рукой подбородок. Отчетливо видела перед собой плутоватую физиономию Мартина, который с комической важностью слушал утомительный тост, произносимый бургомистром в его честь.

Потом она мысленно перенеслась в Тироль, где тоже была с Мартином. Их соседом по купе был педантичный англосакс. Близоруко уткнувшись носом в путеводитель, он растерянно вертел головой и никак не мог разобраться, слева или справа находятся упомянутые в справочнике достопримечательности. Мартин, к удовольствию остальных пассажиров, с самым серьезным видом беспрестанно пичкал чудака неверными сведениями, остроумно и находчиво гася все его сомнения и убеждая его, что ничем не примечательные холмы — это знаменитые горные вершины, а крестьянские дворы — развалины замка. А когда поезд проезжал через какой-то городок, Мартин даже убедил иностранца, что статуя Пресвятой девы — памятник национальному герою.