Успеть изменить до рассвета

— Вспомним, чем была наша Родина, Россия, еще сорок лет назад. Отсталый угол, задворки Европы! Ни образования, ни культуры, ни промышленности! Крестьяне надрывали спину на земле, которая им не принадлежала, сеяли из лукошка и пахали сохой — вот и вся механизация. И только большевики, ведомые великим Лениным, совершив Великую Революцию, вырвали нашу страну из пучины векового рабства и направили на столбовую дорогу социального развития!

Она говорила — и зал попритих, стал внимать ее чувству. И я видел, что она верит в то, о чем вещает. Ну, или почти верит. Возможно, тени сомнений в ее душу уже закрадывались, но в целом речь отражала ясную картину мира в ее голове: отсталое прошлое, боевое настоящее, великое будущее. Вперед, к вершинам коммунизма шагает СССР, вокруг — братские социалистические страны, им противостоят силы империализма и реакции, народы которых ведут мучительную борьбу за освобождение и независимость. А девушка вдохновенно вещала:

— Мы победили в самой жестокой войне, развязанной гитлеровским фашизмом! Спасли Европу от ужасов нацизма! Восстановили страну! Под руководством партии, которая вела и ведет нас к лучшей жизни, именно мы, советские люди, построили первую в мире атомную электростанцию! Первый в мире пассажирский реактивный самолет «Ту‑104»! Первый в мире атомный ледокол! Наконец, мы запустили первый в мире искусственный спутник Земли, товарищи!

Зажигательная речь Ларисы выгодно отличалась от мерного бубнения закоренелых бюрократов из парткома и профкома и потому в итоге была оценена шумными аплодисментами. Даже комсомольский секретарь, когда девушка сходила с трибуны, метнул в ее сторону ревнивый и досадливый взгляд — чего, мол, выперлась со своей страстью, со своим девичьим задором!

Что ж! Если я хочу достичь своего с Ларисой, мне придется потрудиться.

19 октября 1957 года

Итак, я задумал операцию «Лариса» — называть ее «мамой» у меня язык не поворачивается. Кое‑как приходят мне в голову и другие обрывки идей: может, мне все‑таки удастся усовершенствовать будущее? Или, по меньшей мере, помочь отдельным людям, которые там будут жить? Улучшить их судьбу? И о Елисее Кордубцеве мысли у меня копошатся, и о других личностях, известных и не очень… Но об этом потом. К делу.

Очевидно, конечно, что мне следует пригласить девушку на свидание — на первое свидание, но которое, как я надеялся, должно оказаться последним. Самым последним.

Насчет того, куда пойти на рандеву номер один, репертуар тут, по сравнению с двадцать первым веком, явно небогат. В рестораны нормальным студентам ходить не принято, да и дорого. В «Коктейль‑холл» на улице Горького — тоже, да и не попадешь просто так в тот «Коктейль‑холл». Кино — возможно, но выглядит как‑то совсем непразднично и вульгарно, и от приглашения в кино девушка легко может отказаться. Хорошо покатил бы каток (прости за дешевый каламбур), да только конькобежец из меня, как из южанина, крайне слабый, да и не сезон для катка: идет октябрь, довольно теплый.

Оставался беспроигрышный вариант — театр. Я заглянул в факультетское профбюро — там три раза в неделю сиживала женщина‑аспирантка, которая занималась распространением театральных билетов. Театральные кассы, возможно, в городе имелись, но в окрестностях нашего студгородка я их не видывал и где искать, не знал. Билеты обычно покупали у распространителей.

— Здравствуй, — поприветствовала меня эта дама сквозь зубы, как мельчайшую из возможных сошек — студент‑первокурсник, подумать только! Но я уже успел слегка подковаться по поводу здешних театральных приоритетов, поэтому с ходу сказал:

— Мне два билета в Большой, на Плисецкую.

— Эк ты хватил! — глянула она на меня с просыпающимся уважением. — Может, и на Лепешинскую хочешь?

— Можно и на Лепешинскую.

— На гастролях Большой. В Японии. Да и редко у меня бывает Большой. Если балет любишь, скоро фильм выходит «Лебединое озеро», как раз с Плисецкой.

— Тогда в Маяковку, на «Гамлета». С Козаковым.

— С Козаковым?! Ты путаешь, мальчик. Гамлета в театре Маяковского играет Самойлов.

— Да, возможно, Козакова еще не ввели, он только репетирует.

Дама посмотрела на меня с опасливым уважением — откуда у юнца такие сведения из театрального закулисья? Никакой информации о том, кто чего репетирует, в ту пору на страницы газет‑журналов обычно не прорывалось.

— Нету у меня «Гамлета». Есть МХАТ, — соизволила снизойти дама. — Но он с нагрузкой.

О, эта нагрузка! Обычная история в социалистические времена! Говорят, она началась именно с театральных билетов, потом по тому же пути последовали книги, а затем продукты питания, когда в компанию к дефицитному зеленому горошку навязывали неликвидную перловую крупу.

— Нет, во МХАТ, да еще с нагрузкой, не хочу. МХАТ нынче сам по себе — хуже любой нагрузки.

— Ну, хорошо. Есть у меня два горящих. На завтра. В филиале МХАТа — играет Студия молодых актеров. Те, что «Вечно живые» поставили. Теперь у них премьера, тоже по пьесе Розова, «В поисках радости».

— О, «Современник»! — загорелся я. — Давайте!