Устал рождаться и умирать

Огромные громкоговорители на столбах по обеим сторонам сцены усиливали речь Цзиньлуна по меньшей мере раз в пятьсот. Думаю, во всём Гаоми было слышно, как пускает пыль в глаза этот паршивец. В глубине сцены установили президиум из шести столов, их принесли из начальной школы и покрыли красной материей. За ним на шести табуретках — тоже из школы — восседали в своих синих и серых френчах кадровые работники из уезда и члены правления коммуны. Пятым слева в застиранной добела форме расположился недавно уволившийся из армии политработник, его назначили начальником производственного отдела уездного ревкома. Первым справа сидел секретарь партячейки большой производственной бригады Хун Тайюэ, свежевыбритый и постриженный, в серой армейского типа шапке, под которой он скрывал свою плешь. Раскрасневшееся лицо сияло как фонарь из промасленной бумаги в тёмную ночь. Думаю, он мечтал продвинуться по карьерной лестнице по примеру дачжайца Чэнь Юнгуя.[166]

Если Госсовет создаст штаб по руководству кампанией «Больше свиней стране», кто знает, может, его назначат одним из заместителей. Среди этих руководящих работников были и толстые, и тощие; их лица, обращённые на восток, к красному солнцу, отливали красным, глаза щурились. Один смуглый толстяк был в солнцезащитных очках — редкость по тем временам. С торчащей изо рта сигаретой он смахивал на главаря банды. Цзиньлун держал речь, сидя за столом, тоже покрытым красной тканью, в передней части сцены. На столе перед ним стоял обёрнутый красным шёлком микрофон — в то время пугающе высокотехнологичная штуковина. Любопытный от рождения Мо Янь уже улучил момент и, пробравшись на сцену, проверил, как он работает, гавкнув в него пару раз. Гавканье прогремело через громкоговорители, раскатившись по абрикосовому саду и дальше по бескрайним просторам, и от такого эффекта народ пришёл в полный восторг. Паршивец Мо Янь описал это в одной из своих заметок. Всё это я к тому, что во время проведения оперативного совещания ток для громкоговорителей и микрофона поступал не с государственной линии высокого напряжения, а с генератора на дизеле нашей свинофермы. Дизель с генератором соединял пятиметровый, в двадцать сантиметров шириной кольцеобразный резиновый ремень. Работающий дизель приводил в движение генератор, и таким образом непрерывно вырабатывалось электричество. Ну просто чудо из чудес. Дивились не только умственно отсталые деревенские. Даже я, недюжинного ума хряк, был не в состоянии понять этого. Да-да, невидимый электрический ток, что это вообще такое? Как он появляется и куда девается? Дрова вот сгорают, но остаются угли; еда переваривается, но остаётся навоз. А электричество? Оно во что превращается? Тут вспомнилось, как Цзиньлун устанавливал эту технику в домиках из красного кирпича рядом с большущим абрикосом в юго-восточном углу фермы. Он работал не покладая рук весь день, продолжил работу и ночью при свете фонаря. Всё это было настолько непостижимо, что привлекло немало любопытствующих из деревенских. Там были почти все, о ком я упоминал ранее; этот противный дьяволёнок Мо Янь всегда протискивался впереди всех. Если бы он только смотрел — так ещё и болтал языком без умолку, надоев Цзиньлуну до чёртиков. Хуан Тун неоднократно выволакивал его за ухо на улицу, но не проходило и получаса, как он вновь пробирался вперёд и тянулся головёнкой, чуть не закапывая слюной измазанные в масле руки Цзиньлуна.

Протискиваться вовнутрь, чтобы подивиться на это зрелище, я не смел, на большой абрикос тоже не забраться — ветви высоко, метра два, и скользкие, сучье племя. Ветви как у тополя, что растёт на северо-западе, устремлены вверх, отчего формой эти тополя напоминают факелы. Но небо надо мной сжалилось. За этими домиками в большой могиле был похоронен преданный пёс, который ценой жизни спас ребёнка. Этот чёрный кобель сиганул в бушующие волны Великого канала, чтобы вытащить упавшую в воду девочку. Но выплыть самому сил не хватило, и он утонул.