Утерянный рай

Лет пятнадцать тому назад, когда по воле партии, а еще точнее, по воле Никиты Хрущева люди со всей страны еще стремились в казахские степи, у серо-красного одноэтажного городского вокзала Алма-Аты остановился необычный эшелон. Из его вагонов высыпали на перрон три тысячи одетых в черные бушлаты, клеши и бескозырки матросов. Вместе с ними приехала светловолосая, маленького роста молоденькая женщина с завернутым в голубое одеяло ребенком на руках. Рядом с нею, неся чемоданчик и мешок с вещами, шагал такого же небольшого росточка матросик. Правда, идти им было некуда. И поэтому разместились они на вокзальной скамейке. Где и жили два дня.

Как-то раз на вокзал пришла встречать свою сестру одна женщина. Звали ее тетя Полина. Там она и увидела эту странную картину. Среди матросских вещей на подстеленной шинели сидит молодая белокурая женщина, почти девочка. И кормит ребенка из бутылочки.

Разговорились. Узнала, что муж у Зои матрос. Поженились они всего полтора года назад, когда было-то им по восемнадцать лет. Вместе работали по комсомольской путевке на строительстве Волгоградской ГЭС. Потом он четыре года служил на флоте в городе Николаеве. Она, естественно, поехала за ним. Зойка устроилась на работу в часть вольнонаемной. Жила у хозяйки на квартире. Родился ребенок. Она написала министру обороны письмо с просьбой демобилизовать мужа, так как она сама работать не может, а помочь им некому. Пришел ответ в часть, что демобилизовать его, прослужившего всего год, они не могут – закона такого нет. А вот направить на освоение целинных земель в Казахстан вместе с сокращаемой частью можно.

Так они и оказались в эшелоне, шедшем в Казахстан. А что делать дальше, еще не знают. «Толик ездит в город, ищет работу с общежитием. Но пока не нашел!»

Тетя Полина поговорила, послушала, посочувствовала им, а потом сказала, качая головой:

– Это, ребята, не дело – жить с ребеночком на вокзале. Пойдемте ко мне!

Так на окраине города, среди яблоневых садов, в маленьком домике, где жила одинокая женщина, поселилась и эта молодая семья с малышом.

На другой день морячок нашел работу на стройке. Бригадир, узнав, что он демобилизованный и семейный, сказал: «Зайди ко мне после смены».

Вечером из дома бригадира Анатолий вышел, неся панцирную сетку от кровати. Так и шел через весь город с этой сеткой над головой. Вечером установил ее на четыре кирпича.

Через год дали им однокомнатную квартиру. А еще через несколько лет – двухкомнатную, прямо возле входа на казахскую выставку достижений народного хозяйства…

…Шурку они приняли радушно. Понимали, как ему непросто было сменить фактически все.

А ему действительно было очень непросто. Ни друзей, ни родителей, ни привычной обстановки. Даже на бытовом уровне город вызывает у него не самые лучшие чувства. Он никак не может принять многое из того, чем и как живут горожане. «Такое ощущение, что кто-то мудрый, хитрый так построил эту жизнь, чтобы человек только и думал, лишь бы что-то достать, добыть, выжить. Здесь каждое движение, каждое действие – это борьба за место, за бутылку пива, за то, чтобы уехать… Вот и сейчас уже надо идти на остановку трамвая. Некогда думать. Переживать».

Пересадки приходится ждать долго. Скопилось порядочно народу. Наконец подходит, позванивая и гремя тормозами, коричнево-желтый трамвай. Истомившиеся люди кидаются, отпихивая друг друга локтями, к двери, крича, толкаясь и ругаясь, заполняют салон.

Дубравин же отходит в сторону.

И откуда он чего набрался? Но ему кажется, что такая посадка унижает его человеческое достоинство. «Сяду в следующий!» – решает он про себя.

Но сесть ему удается только в третий трамвай.

На занятия при таком раскладе он, как водится, опаздывает. Так как пара по электротехнике уже началась, решает отсидеться пока в общежитии у ребят.

Общежитие, как и само училище, новенькое. Строили его быстро. К первому сентября. И естественно, сначала размахнулись по полной программе. Заложили спортзал, актовый зал и даже, невиданное дело, бассейн! Но, как обычно, то ли денег не хватило, то ли ума. Сделали только учебный корпус да общагу. Вместо бассейна оказался зарастающий травой-лебедой котлован с фундаментом из серого бетона с сиротливо торчащими ржавыми прутьями арматуры в руку толщиной. Не был достроен и производственный корпус.

В общежитии пахнет краской и хлоркой. Оно новенькое, но порядки в нем, уж бог весть когда и каким образом, сложились старые. Так же орет комендантша, так же бдительно стоят на страже нравственности бабульки-вахтерши. Естественно, не работает буфет, не хватает мебели.

В комнате, куда мимо вахтерши, бабушки – божьего одуванчика, проник Дубравин, уже двое опоздавших – Армен Мусаэлян и Витька Палахов. Сидя на кровати, они перебрасываются в картишки. Армен, плотный, густо заросший черной щетиной, с волосатыми руками и густыми бровями армянин, раздает. Витька Палахов, беленький, крепкий, как гриб боровичок, голубоглазый блондин, внимательно наблюдает за арменовскими манипуляциями с королями и тузами. Увидев Дубравина, Мусаэлян здоровается и говорит: