Утешение историей

В очерке «Киев-город» Михаил Булгаков насчитал ЧЕТЫРНАДЦАТЬ (!) киевских переворотов, выпавших на долю горожан всего за три года революции. Вдумайтесь: четырнадцать! Видите, как человеку повезло! А у нас за последние десять лет всего два. Хотя, кто знает, как дальше пойдет?

Пенсии не платили вообще. Банки, правда, работали. Но с большими перерывами. В Триполье сидел атаман Зеленый. На Куреневку заходил атаман Козырь-Зирка. Временное правительство, Центральная рада, красные Муравьева, немцы (и снова Рада), гетман Скоропадский, Петлюра, снова красные, Петлюра во второй раз, белые, после них обратно красные, поляки и Петлюра в третий раз, красные… «Не было только греков», — утверждал Булгаков. Чего не было — того не было. Греки в то время осчастливили своим вторжением Одессу. Вместе с французами.

Тем, кто ныне впадает в уныние, готов напомнить слова великого Карамзина: «История в некотором смысле есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего.

Киев, немцы, весна 1918. А всего за три года революции город переживет четырнадцать смен власти.

Правители, Законодатели действуют по указаниям Истории и смотрят на ее листы, как мореплаватели на чертежи морей. Мудрость человеческая имеет нужду в опытах, а жизнь кратковременна. Должно знать, как искони мятежные страсти волновали гражданское общество и какими способами благотворная власть ума обуздывала их бурное стремление, чтобы учредить порядок, согласить выгоды людей и даровать им возможное на земле счастие.

Но и простой гражданин должен читать Историю. Она мирит его с несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во всех веках; утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и прежде бывали подобные, бывали еще ужаснейшие, и Государство не разрушалось; она питает нравственное чувство и праведным судом своим располагает душу к справедливости, которая утверждает наше благо и согласие общества».

Что тут добавить? Да и кто я такой, чтобы добавлять что-то к великому Карамзину?

12 апреля 2014 г.

Усмирение по-европейски

Запад не верил в «толстовство» в социальной политике. Он ценил силу.

В мемуарах французского актера Тальма есть эпизод, как он вместе с Наполеоном наблюдал за восстанием в Париже во время Великой французской революции. Наполеон еще не был Наполеоном. Он не был даже Бонапартом. И еще не считал себя французом. Маленького артиллерийского капитана родом с Корсики звали тогда на итальянский манер Наполеоне Буонапарте. И звезда французской сцены, и будущий император оказались свидетелями похода восставшего народа к дворцу Тюильри.

Расстрел в Кремле. На картине художника Верещагина запечатлена сцена расправы французских солдат Наполеона над партизанами. Экспорт еврометодов подавления масс.

Наполеон: «Я приказал бы зарядить две-три пушки и спел бы всю эту сволочь. Народ боится пушки!»

Революционные французские массы не отличались особой воспитанностью. Они валили по парижским улицам с гиканьем и оскорблениями, потрясая наскоро сделанными из подручных материалов «флагами».

Одно из этих знамен представляло старые черные штаны с надписью: «Дрожите, аристократы, вот идут санкюлоты!» (Санкюлоты по-французски — бесштанники.) Другим флагом было вырванное кровоточащее сердце теленка. Его накололи на пику, прицепив для ясности ленту с пояснением: «Сердце дворянина». Еще толпа тащила виселицу, на которой болталось чучело королевы и… пушку. В общем, это была, как теперь сказали бы, «мирная» демонстрация.

Ввалившись во дворец, европейская толпа водрузила на голову королю Людовику XVI красный революционный колпак и заставила выпить за «здоровье народа». Слабовольный монарх покорно подчинился.

«Вечером, — пишет Тальма, — я встретил на улице Ришелье капитана Буонапарте. Он сказал: «Ваш король, действительно, кретин»… «Вы слишком строги, капитан, — отвечал я, — хотя до известной степени и разделяю ваше мнение. Но вообразите, что вы — король Франции. Что бы вы сделали на его месте?»

Ответ Наполеона гласил: «Я приказал бы зарядить две-три пушки и смел бы всю эту сволочь. Вы не представляете, до какой степени НАРОД БОИТСЯ ПУШКИ!»