Утесы Бедлама

Снег не таял. Утром на земле появился новый блестящий слой, а мороз стал резче. Клем поступил правильно, решив пойти в Асангаро: оттепели не намечалось. Но благодаря горячим трубам в церкви, я хорошо спал. Злясь на себя из-за боязни выйти в деревню, когда ближайший утес и дома на нем находились всего в тридцати ярдах, я вышел со своим альбомом, чтобы зарисовать пугающие вырезанные на корнях фигуры на границе. Лес снова заволокло туманом, и резьба вселяла ужас, когда ее изредка озаряла сияющая пыльца.

Я подскочил, когда на мои колени упала шишка. Она была полностью закрытой и прочной как камень. Я резко выпрямился, разозлившись на свою недогадливость.

– Конечно, они чертовски хорошо взрываются, – сказал я святому Томасу. – Это же секвойи. И мы находимся на стеклянных скалах в промозглую погоду.

Я должен был понять это, как только увидел обсидиановый слой в утесах. Стекло отражало солнечный свет, который легко поджигал обычные деревья и траву, поэтому остальные деревья, растущие здесь, иногда сгорали дотла. Но секвойи любят огонь. Местный климат был влажным, и пожары случались нечасто, поэтому белые деревья помогали огню разгореться. Сердцевина дерева легко воспламенялась. У больших деревьев кора выступала в роли брони, поэтому они выживали, но хвоя и ветки служили своего рода динамитом. Весь лесной покров моментально вспыхивал, каким бы влажным ни был. В огне упавшие шишки раскрывались, и пламя, поднявшись до крон, раскрывало те, что оставались на деревьях. Остальная растительность сгорала, чтобы уступить место новым росткам белого дерева. Они идеально подходили под местные условия. Я не мог вспомнить ни одного другого дерева, которому были бы нипочем лесные пожары, дождь и снег одновременно.

– Как вы думаете, мой мозг снова отрастет или я навсегда останусь таким бестолковым? – поинтересовался я у маркайюк. Я швырнул шишку за соляную черту и, когда она отскочила от веток свечного плюща, в воздух взвилась новая пыльца святой Томас смотрел на меня с сочувствием. Я едва заметно улыбнулся. Все маркайюк пугали своим внешним видом, но в их вырезанных глазах было что-то доброе.

Он повернул голову. Я лишь успел подумать, что не мог запустить механизмы, потому что не двигался, а значит, ко мне кто-то подошел. На меня обрушился удар, и я повалился на землю.

От человека, как и от Рафаэля, пахло горелым медом, и на секунду мне показалось, что это был он. Но в краткий момент ясности ума я вспомнил, что Рафаэль был ниже меня, поэтому он не мог быть нападавшим. Я снова почувствовал удар, и у меня потемнело в глазах. Когда я смог привстать, он уже скрылся. Святой Томас смотрел на лес за границей. Зная, что это очень плохая идея, я лег на землю, дожидаясь, пока снова смогу встать.

Когда я открыл глаза, в лесу шел дождь: большие, до боли тяжелые капли, впивались в кожу словно пули. Я почти примерз к земле, и мне пришлось перевернуться рывком. Хвою уносили прочь крошечные серебристые ручейки. Они дрожали и сверкали, исчезая в земле. Жидкость не походила на воду. С моего сюртука тоже стекали капли. Они со звоном падали на землю. Я потер глаза и вздрогнул, почувствовав боль в ребрах. Кто-то повторял мое имя, но только теперь я четко его услышал.

– Меррик.

Рафаэль опустился на колени рядом со мной. Он протягивал мне портсигар. Очевидно, в нем догорал пепел, потому что он был горячим. Когда я взял его, с моей руки посыпались иголки и веточки. Чувства вернулись ко мне.

– Вы можете сесть? – спросил он. Оттенки кечуанского языка, которые прослеживались в его согласных вчера вечером и сегодня утром, полностью исчезли. Теперь его английское произношение было чище моего. Рафаэль очень старался говорить четко. Возможно, он решил, что меня контузило.

– Кто-то подошел ко мне. Я не видел. – Я сел, и ребра пронзило острой болью. Мне пришлось встать, придерживая их рукой. Рафаэль стряхнул с меня иголки. Я хотел сказать, что дрожал от злости, а не от страха. Несколько лет назад никто не смог бы подойти ко мне так близко и уж тем более скрыться незамеченным. – Перестаньте, я в порядке.

– Они не хотят, чтобы люди подходили к границе. Вчера Маркхэм разозлил их. – Рафаэль говорил тихо, словно кто-то мог услышать нас. В глубине души я не мог отделаться от чувства, что тот человек по-прежнему стоял сзади. Я резко обернулся, зная, что никого не увижу. В лесу никого не было, лишь силуэты людей на корнях плюща. За границей что-то двигалось, но следы в пыльце были маленькими.

– Я потерял свой альбом, – признался я, пытаясь оглядеться, но это оказалось нелегко. Ногу пронзило болью, и я неуклюже упал.

– Вот он. – Рафаэль нашел альбом и карандаш. Он стряхнул мох, прежде чем отдать их мне.

– Спасибо, – ответил я. Мой голос звучал раздраженно, и я махнул рукой, сообщая, что я не злюсь на него. Рафаэль кивнул и пошел – медленно, чтобы я мог опираться на его плечо. В дверях церкви он замер.

– Вам лучше спуститься к реке. Там жарко, и вода соленая. Просто войдите в воду, не нужно промывать каждую рану по полчаса.

В тот момент мне хотелось лечь и никогда больше не двигаться.