Утоли мои печали

Ну, вообще-то, да… пардону просим.

Она звонила три раза. Но его величество изволило спать до полудня и звонки пропустило. А теперь вот ворчим, выступаем, башкой бьемся – поделом явно!

День для Григория тянулся бесконечно и совершенно неинтересно без Марьяны, вот такая загогулина судьбы прорисовалась в его жизни, не добавляющая оптимизма, между прочим, по ряду объективных причин.

Но был и хороший момент в сегодняшнем мероприятии – Григорий с удовольствием пообщался с друзьями и бывшими коллегами деда – учеными: одним академиком и двумя профессорами. Встреча с ними его обрадовала, и у них тут же завязалась увлекательнейшая беседа на интересующую Вершинина тему.

После Григорию стало совсем уж неинтересно и тоскливо. И он втихаря сбежал от шумного празднования на речку. Самым наглым образом.

Поплавав в бодрящей воде, лег на горячий песок, смотрел в небо и скучал по Марьяне. Удивлялся себе и радовался, и огорчался этому неожиданному чувству.

Вот так все странно случилось. Вот так.

К вечеру его успели измучить все родственники из бывшего «оппозиционного» лагеря и в разной форме: от чуть ли не приказной и до капризно-просительной извинялись и оправдывались, что-то там рассказывая о том, как его убедили остальные в виновности Григория.

– Ладно, – улыбалась ему тетка Аля, заканчивая свою оправдательную речь, – кто старое помянет, тому глаз вон, правда же, Гриша?

– Угу, – угрюмо подтвердил он и закончил пословицу: – А кто забудет, тому оба.

– Что? – подхватилась она.

– Ничего, – почти грубо ответил он и ушел.

Понятно, что эти пьяненькие излияния не добавили радости и душевной бодрости, да еще и Марьяна не вернулась.

Но Вершинину все же удалось провести хорошо какое-то время. Когда уж стемнело и оставшиеся гости прошли в дом догуливать юбилей, Григорий с отцом и еще двумя дедовскими друзьями уединились в кабинете Петра Акимовича и вот там-то с большим душевным удовольствием предались научным разговорам и полемике, пока их не обнаружили женщины, но уже поздней ночью, и не разогнали по кроватям спать.

В воскресенье провожали разъезжающихся гостей и родню. Григорий тревожно поглядывал на бабулю, уставшую за эти три непростых и насыщенных сверх меры дня и совершенно очевидно нуждавшуюся в отдыхе и настоящем покое. Последними уехали его родители и Добродеевы, с которыми Грише все же удалось немного побеседовать – так, ни о чем серьезном: порасспрашивали его о жизни, делах, о себе немного рассказали, пригласили на новую дачу в гости, было по-настоящему приятно и тепло с ними общаться.

Он проводил бабулю в ее комнату, но разговаривать они не стали – старушка так измоталась, что подремывала чуть не на ходу. Перепоручив ее заботам Евгении Борисовны, Вершинин прошел на веранду опустевшего дома, тоже уставшего от громких событий, шумного веселья и толпы.

Только Марьяна Всеволодовна отсутствовать дома изволила.

Григорий сидел на веранде и смотрел на темнеющий в наползавших сумерках соседский дом и потихоньку начинал беспокоиться.

А как она доедет? Ведь говорила, что не водит машину в темноте, не умеет, из-за этого даже оставила автомобиль в Москве, и вчера его сюда перегнал отец. И уехала же далеко, а уже совсем темнеет?

«Вот где ее вообще носит, когда она должна быть рядом с ним?!» – совершенно не логично возмущался Вершинин. Он весь день периодически вспыхивал возмущением по поводу отсутствия Марьяны, бурчал про себя что-то и остывал, напоминая себе, что вообще-то она ему ничего не должна и у нее своя жизнь.

Тут он заметил сверкнувшие вдалеке лучами света автомобильные фары на повороте в конце улицы, поднялся, прошагал к воротам и вышел за калитку на дорогу.

Точно, кто-то сюда едет!

Григорий прошел до ворот участка Добродеевых, к тому моменту машина, полностью выехав из-за поворота, двигалась навстречу, но очень осторожно, еле-еле, слепя фарами, из-за чего Григорий не мог толком рассмотреть марку и цвет автомобиля.

– Ты чего, Гриша? – послышался голос Марьяны, машина остановилась.

Вершинин не ответил, дошел стремительными шагами до нее, распахнул водительскую дверцу и строго скомандовал:

– Пересаживайся, живо!

Спорить девушка не стала, быстренько перелезла на пассажирское сиденье, а он, сев за руль, захлопнул дверцу, посмотрел на Марьяну и проворчал, ну прямо как заботливый муж:

– Ездить в темноте не можешь, зачем тогда рисковала? Не могла раньше выехать?

– Я тоже очень рада тебя видеть! – рассмеялась звонко девушка.

Он не ответил, а повел машину вперед и, остановившись перед участком, в том же ворчливом тоне отправил барышню открывать ворота. Припарковал машину, помог закрыть и запереть ворота все в том же молчаливом недовольстве.

А Марьяна подошла, обняла его за талию и, нежно улыбаясь, спросила:

– Ну, что ты?

– Соскучился, – проворчал он, прижимая ее к себе.

– Я тоже соскучилась, – призналась она тихонько. – Очень.

– Ну вот и все! – проворчал Григорий, но уже довольно, словно порыкивал. – И нечего было уезжать так надолго.

– Ну, все, все, – прошептала она у самых его губ, успокаивая, обещая что-то. – Я здесь…