Утоли мои печали

А он, чуть отодвинувшись, посмотрел ей в лицо, посмеиваясь этой ее неожиданной скромности. И обратил внимание, что у нее уставший вид, даже круги под глазами наметились. Вершинин вспомнил, насколько трудным и тяжелым выдался для нее день, и как Марьяна корила себя за несдержанность, а после была еще полная переживаний и яростной любви ночь.

Он рассматривал девушку и поражался – она казалась такой легкой, прелестной, радостной. Такая моцартовская девочка: с рыжиной волос, белой кожей, голубыми глазищами, всегда улыбающаяся, ироничная с небольшим добавлением сарказма и звонкого серебристого смеха – гибкая, подвижная, летящая, свободная. А выходило, что в ней сокрыты такие глубины и мощь душевная, сила духа поразительная и истинное милосердие. И загадочности в ней более чем предостаточно. Он как-то не принял во внимание, что у Моцарта, помимо его кружевных великолепных сонат, был еще и Реквием.

И вдруг из памяти неожиданно всплыли строки из стихотворения Коржавина:

…Ей жить бы хотелось иначе,Носить драгоценный наряд…Но кони – все скачут и скачут.

А избы – горят и горят.

И его вновь накрыло уже знакомым чувством глубочайшей нежности к ней, такой пронзительной, что перехватило горло. Чтобы скрыть это нежданное состояние, Вершинин снова притянул девушку к себе, обнял, поцеловал в макушку и прошептал:

– Тебе надо выспаться и отдохнуть как следует. А я пойду.

– Почему? – тихо спросила она.

– Во-первых, чтобы не мешать тебе спать: руки у меня шаловливые, а желания горячие. А во-вторых, чтобы не компрометировать тебя перед моей родней. Ну их с их тупым снобизмом.

– Иди, – не стала возражать она.

– Зайду днем и починю твой станок, гайку я уже выточил.

– Спасибо, – прошептала Марьяна, явно засыпая.

– Спи, – усмехнулся Вершинин, – «женщина в русском селении».

Поцеловал ее нежно в лоб и осторожно выбрался из постели, чтобы не потревожить уже заснувшую Марьяну. Действительно же устала сильно.

Вспомнилось, что одежда его так и осталась в бане, пришлось в простынной «тоге» идти сначала туда. Григорий решил не пользоваться калиткой между их участками – не стоит давать повода родственникам для пересудов и возможности как-то обидеть Марьяну – он уедет, а она останется тут жить.

Поэтому Вершинин тихо вышел через основные ворота добродеевского участка, прошел по дороге и зашел на свой участок так же через калитку в воротах. Проскользнул через заднюю кухонную дверь, поднялся к себе на третий этаж, разделся и забрался в кровать – все-таки было еще совсем рано.

Григорий лег на спину, закинул одну руку за голову и вспомнил в подробностях, как у них все было с Марьяной. Как было!! И тут же запретил себе об этом думать, поймав мгновенную эрекцию, отозвавшуюся на мощное желание.

Та-ак! Отдыхаем! Можно попробовать поспать, он-то тоже прикорнул всего-то пару часиков. Перевернувшись на бок, Григорий закрыл глаза, чувствуя, как усталость берет свое, наваливается дрема… и вдруг перед его мысленным взором всплыло лицо Марьяны, в тот момент, когда она сидела перед ним на коленях и мыла ему ноги, даже вспомнились те ощущения… и он поплыл, поплыл, растворяясь в потрясающей чувственности того незабываемого почти магического момента.

– Гриш! – тряс кто-то его за плечо. – Гри-иш, – потрясли более сильно и позвали более настойчиво.

– А? – не открывая глаз, отозвался он.

– Вставай, – распорядился родной голос. – Давно уже пора.

– Зачем? – не меняя позы и все так же не открывая глаз, спросил он.

– Затем, что уже гости приезжать начали, а у нас еще не все столы поставлены и не все мангалы. Дел полно, – объяснил ему отец.

– Который час? – соизволил проснуться Григорий Павлович и перевернулся на спину.

– Первый, – усмехнулся Павел Петрович. – Что, вчера загулялся?

– Да, засиделись, – неопределенно подтвердил он факт своего позднего возвращения.

– Ну, ладно, вставай, – отдал распоряжения отец. – Приводи себя в порядок, поешь и подключайся к нам в помощь.

– Угу! – кивнул Григорий и, коротко зевнув, спросил: – А что с Виталием решили?

– Как и ожидалось, большинством голосов постановили гостей в его арест и вчерашнее разоблачение пока не посвящать, чтобы не портить праздник.

– Понятно.

В себя Вершинин пришел быстро – постоял под контрастным душем, сделал парочку торопливых упражнений, спустился в кухню, где суетились аж четыре женщины: Женя-Женуария, его мама, нанятая на сегодня еще одна помощница и Ольга, жена Кости.

Работа стояла до небес, «дым коромыслом», и Григорий тут всем откровенно мешал. Но Елизавета Викторовна быстренько приготовила сыну завтрак, больше подходящий по времени на ранний обед – бутерброды с сыром и яйцом на Марьянином хлебе, вручила ему вместе с кружкой еще горячего морса и выпроводила из кухни.