Утоли мою месть, пуля

– Кондратьев Илья Михайлович, он же Андреев Илья Иванович, или Москит. Добегался, скотина! – Тынский говорил так спокойно, словно лекцию по резьбе собак своей зондеркоманде читал. Узкая, с впавшими щеками рожа каменная, губы сжаты, и даже не вспотел, благоухает туалетной водой, на левом запястье блестит широкий браслет дорогих часов, и ботинки не промокли, словно по воде аки посуху шел. Большую работу провернул господин полковник, большую и кропотливую, все хвосты подобрал, все следы вынюхал, не сам, понятное дело, помог кто-то, даже легко предположить, кто именно. А посему отпираться глупо, да и незачем, подергаемся еще и господина Тынского заодно подергаем, а дальше поглядим.

– Херр полковник, – через силу улыбнулся Илья. – Я вам тоже рад…

Тынский чуть наклонил голову, скривил губы и, коротко размахнувшись, врезал Илье кулаком в висок. И добавил по многострадальному затылку, отчего в коллекторе стало темно, тихо и спокойно, как в тихий час в детском саду.

На этот раз возвращался он долго, сначала слух вернулся, потом Илья почувствовал запах теплых, нагретых солнцем досок, что неудивительно, – лежит, прижавшись к ним щекой, а перед глазами мельтешат черные мушки, ползают и гудят. Гнусно гудят, низко и угрожающе и очень близко, но замолкают, зато на щеке и лбу чувствуются тонкие прикосновения, словно кто-то водит по коже толстой ниткой. Потом сообразил, что руки свободны, а вот зрение вернулось в последнюю очередь, причем черные толстые мушки вытянулись, приобрели объем и цвет. Черно-желтый, с длиннющим жалом, заостренным к хвосту телом и жесткими крыльями. И куда ни посмотри – их прорва, ползают по прилепленным к стенам и потолку здоровенным комкам из жеваной бумаги, по доскам, по голове, снуют через прорубленное в стене отверстие. Илья вскинулся, зажмурился от боли и, получив хороший пинок по спине, снова свалился на пол. Потревоженные твари подорвались одновременно, гигантский рой поднялся к потолку то ли сарая, то ли кладовки. Илья вжался в пол и старался не шевелиться. По хребту пробежал холодок, желудок съежился, горло перехватил спазм.

– Потолкуем, Москит?

Илью рванули под руки, поставили сначала на колени, потом подняли и прислонили к бревенчатой стене. Осиное гнездо оказалось у правого виска, у летка кишела черно-желтая каша, острокрылые твари ползали туда-обратно, Илья почувствовал тошноту и отвернулся. Ох, елки, тут еще хуже – Тынский собственной персоной стоит в дверях, за ним – два «шкафчика» в черном перекрывают выход. Да им навстречу только самоубийца ринется, как и обратно… Илья повернул голову, посмотрел на стену, перевел взгляд вниз. По грязной обуви и джинсам ползали осы, неторопливо, как по стене или потолку. Или по своим отвратным домам-конусам с тонкими «газетными» стенками. И гудели, непрерывно гудели, вгоняли в дрожь и сонливость одновременно.

– Москит, он же Кондратьев Илья Михайлович, он же… Ладно, проехали. Тридцать семь лет, женат, двое детей: дочь родная, сын приемный. Прошел срочную службу в Вооруженных силах, потом остался на три года по контракту. Почему остался? А потому, что в Академию ФСБ не поступил. Ты не молчи, у тебя прямой интерес со мной поговорить. Обстоятельно, душевно и откровенно.

Илье пришлось обернуться и посмотреть в спокойную – ни один мускул не дрогнет – рожу Тынского.

– С чего бы? – Губы и язык слушались неважно, еще бы, столько раз за день получать по голове ему давно не доводилось. Расслабился, отвык – вот и готов результат: полкаш пялится на него, как на тигру в клетке, без страха в общем-то пялится, а прикидывая – кинется или нет?

– С того, Москит, что я сейчас закрою дверь и оставлю тебя здесь наедине с осами, а предварительно разворошу пару их гнезд. Но уйду недалеко, я буду наблюдать за тобой, за тем, как ты будешь умирать от сосудистого коллапса и нарушения функции головного мозга. Буду ждать, когда у тебя начнутся судороги, когда ты потеряешь сознание, когда у тебя остановится сердце и дыхание. Но не сразу, – спохватился Тынский, – в твоем случае все займет час или полтора. Я подожду, и вот еще… – Он, не глядя, протянул назад руку, взял что-то и показал Илье обычный шприц-«десятку» с прозрачным белым содержимым. – Это адреналин. Если вколоть его сразу после того, как тебя укусит оса, ты выживешь. Ну, может, отделаешься небольшим отеком гортани или у тебя упадет давление, но это мелочи, верно? Адреналин еще надо заслужить, паскуда, поэтому я посмотрю, как ты умираешь. Как умирала твоя мать. Ее на даче укусила оса или пчела, это неважно, а «Скорая» приехала слишком поздно, когда твоя мать уже окоченела там же, где ее нашла смерть, – в теплице.

«Сука!..» Илья не двигался, смотрел в стену перед собой, по ней ползали успокоившиеся осы. Одна села ему на плечо и щекотала крыльями щеку, но Илья старался не шевелиться, чтобы не спугнуть смертоносную тварь. Все верно, полкаш не зря ест свой хлеб, все так и было – конец лета, теплица, и мать нашли лишь через несколько часов, когда было уже поздно…