Утоли мою месть, пуля

Илья вытер лоб и сжал револьвер обеими руками, выдохнул, вдохнул глубоко, чтобы успокоить бешено бьющееся сердце. Меркушев тявкнул что-то нечленораздельное, Илья не разобрал ни слова.

– Стреляй, – проскрежетал за спиной Тынский, – радуйся, урод, что тебе самому довелось, я бы тебя так просто не отпустил…

«Попытка самоубийства в состоянии аффекта». Это уже было в его жизни, и не так давно. Тогда все решила хлипкая дверь в ванной и относительно небольшая кровопотеря у Ольги, тогда он успел вовремя. А сейчас все идет к тому, что его попытка будет удачной, пусть не с первого, но с третьего-четвертого раза точно, вспомнить бы еще статистику этой игры, но, как назло, в голову ничего не лезет, мешает туманящий разум липкий ужас, дрожь в руках и навалившаяся слабость. Да такая, что «Таурус», того гляди, вывалится из пальцев и грохнется под стул.

– Дальше давай или на удобрение пойдешь, – задушевно проговорил Тынский, следом донесся Валеркин голос:

– Он может. На твоем месте я бы поторопился…

«На твоем месте я бы сдох в утробе матери!» Илья поднес револьвер к голове, поднял голову и едва не ослеп от резанувшей по глазам вспышки, веки рефлекторно сжались, «Таурус» дрогнул в ладони, ствол черканул по щеке, поехал вниз. «Что за черт?» Илья открыл глаза – светло, как в полдень на экваторе, с чего бы? А вот что: сами собой зажглись еще две люстры – роскошные, развесистые, из натурального хрусталя, а не дешевка с вещевого рынка… И как-то по особому громко зазвонили часы, ударили один раз, Меркушев медленно повернулся к ним, потом мотнул башкой, качнулся на стуле и грохнулся лбом о столешницу. Приложился от души, выгнулся над ней, врезался башкой в стол еще раз и принялся рвать на себе рубашку. На паркет полетели последние уцелевшие пуговицы и клочья ткани. Илья смотрел на взбесившегося председателя совета директоров «Трансгаза», забыв опустить револьвер. Меркушев выпрямился рывком, прогнулся в спине и закатил глаза, на губах у него выступила розовая пена, разинутый рот повело на сторону, лицо покрылось крупными каплями пота. Меркушев попытался заорать, но вместо крика изо рта полетела слюна и пена. Илья пригнулся и попытался вскочить со стула, но его с силой ударили по плечу.

– Сидеть! – Тынский ринулся к Меркушеву, держа Илью на прицеле, бросился обратно, потом передумал, кинулся к Валерке. А тот колотился башкой о стол, на полировку летели темно-красные брызги. «Это он язык прикусил». Илья смотрел, как Меркушева скручивает судорогой, как тот валится на пол и продолжает биться в припадке, издавая глухие нечленораздельные звуки – помесь мычания и стонов.

Тынский с перекошенной, не хуже чем у Валерки, рожей рухнул на колени рядом с хозяином, отшвырнул к двери стул. Илья вскочил, перегнулся через стол – Валерка бьется затылком об пол, выгнувшись над паркетом, рубашка разодрана, на груди и животе видны длинные кровоточащие полосы.

– Ко мне! – заорал Тынский, пытаясь целиться в Илью и одновременно разжимать «объекту» стиснутые, как у бультерьера, зубы. Илья бросился вдоль стола, навел прицел на Тынского, нажал спуск – вхолостую, револьвер дернулся в руках. Тынский выстрелил, но пуля пролетела мимо, врезалась в циферблат часов на камине. Илья нажал на спуск еще раз, потом еще и еще, и наконец грохнуло так, что Илья едва не выронил «Таурус». А Тынский уже заваливался назад, бледнел на глазах, по безупречной рубашке начальника службы безопасности от живота вверх и по сторонам расползалось мерзко-красное огромное мокрое пятно. Илья отшвырнул револьвер, одним прыжком оказался рядом с Тынским, вырвал у него из руки «ПСС» и выстрелил, не целясь. Рядом с первым пятном появилось еще одно, они слились, на пол закапала кровь. И пальнул еще несколько раз – по ломанувшимся в двери «мальчикам», двое свалились на пол один за другим, третий шарахнулся назад, оттесняя остальных, грохнул выстрел, звонко рассыпалось зеркало, во все стороны полетели осколки. Зато охранники дружно отступили, даже любезно захлопнули за собой обе двери, из коридора неслись крики и шипение раций.

– Брось оружие! – проорали из коридора. Илья швырнул в дверь бутылку, выстрелил в створку, пуля прошила дерево насквозь, кто-то заорал, и все разом стихло. Зато с пола все еще доносилось мычание и невнятная речь – Меркушев приходил в себя, даже пытался сесть, мотал окровавленной головой и таращился то на Тынского, чье тело еще сотрясала агония, то на Илью.

– Все, паскуда! – Илья отшвырнул подвернувшийся под ноги перевернутый стул, тот отлетел к двери, треск заглушил и его слова, и выстрел из «бесшумки». И еще раз, контрольный, между черных густых бровей, и еще, чуть повыше, чтобы наверняка, как кол осиновый забил, чтоб не вылезла гадина, чтоб кровищей своей подавилась. Опустил пистолет, подошел к неподвижному Меркушеву, постоял, вглядываясь в бледное, в пене и крови лицо. Все, теперь точно все, он подох, как и психопат Тынский – тот наконец успокоился, лежал на боку с остекленевшим взглядом.