Утраченное чудо

Потом Каин встал и стал натягивать поверх сшитой специально для него больничной одежды с казенным номером халат, просторный, как тога. Этот халат он некогда сам сшил себе из старой простыни. Но этого оказалось недостаточно. Каин обмотал шею шарфом из серой колючей шерсти и начал пробираться к узенькому, словно бойница, окну.

Добравшись до подоконника, юноша с удовольствием уперся в него острыми локтями, затем осторожно убрал кусок надколотого стекла, служивший заменой ставни, и высунул из окна руку. Словно желая потрогать сегодняшний воздух, вонзить тонкопалую смуглую кисть в молочный туман облаков. «Нет, сейчас вовсе не так рано, надо поторопиться». На ладони остался запах дождя. «Но у меня есть еще немного времени», – успокаивал себя Каин, ощупывая драп своего старого безобразного пальто, которое было на несколько размеров больше, чем нужно.

Денег у него оставалось ровно столько, сколько нужно, чтобы купить на улице пирожок, и что ему делать дальше, не знал никто.

Не знал этого и всеобъемлющий старый часовой механизм башни, как не знал бы этого и неумелый школьник из начальных классов, если он вообще мог представить себе подобное затруднительное положение.

Ведь Каин был единственным обитателем часовой башни, ее единственной живой деталью. Нельзя сказать, чтобы он очень любил это место. Иногда попросту ненавидел. Несколько лет уже прошло, а он все не мог отделаться от ощущения, что проглочен каким-то гигантским чудовищем. Особенно по вечерам. Умершие часы все еще скрежещут ржавыми зубами и скрипят от сквозняков, расправляя в темноте бесчисленные суставы.

В детстве Каин с удовольствием карабкался по зубьям заржавевших огромных шестеренок, представляя, что перед ним отвесные скалы, не думая при этом, насколько его часы могут показаться кому-то интереснее каких-то скал. Но он никогда не решался забираться к самому сердцу главного циферблата, откуда берет свое начало железная стрела, беспощадно рассекающая время. Даже теперь, когда это сердце остановилось, от него веяло упрямой силой, движущей континенты.

Между тем Каин накинул на себя пальто, подошел к черному холодному кругу, испещренному серебристыми заклепками, и навалился на него. Круг ответил приглушенным, долгим скрипом и погрузился в стену. Мгновенно его силуэт очертила щель, похожая на молодой месяц.

Каин шагнул в этот просвет неба и затворил за собой дверь в город.

Юноша нервно прошелся по карнизу, как будто нащупывая что-то, а потом шагнул вниз. Слившись с восходящим потоком воздуха, он скользнул мимо главного циферблата, похожего на витражные розы готических соборов, и понесся над крышами и трубами города.

Воздух был сладким, немного с привкусом гари, но ничего. Еще продолжал идти мелкий накрапывающий дождь. На шелковых улицах люди закрывали бутоны зонтиков, бугристые спины немногочисленных трамваев замирали или же приходили в движение.

Он так быстро опустился в каком-то переулке, что чуть было не потерял равновесие. Иногда бывает такое: задумаешься и.

Через некоторое время Каин вышел из переулка и побрел вдоль трамвайных путей по широкой и оживленной правильной улице. Был конец зимы, конец того самого благодатного времени, когда жители северных широт чувствуют себя арабами и кутаются так, что порой в прозябшем мутном воздухе совершенно невозможно понять, кто идет рядом. Тем не менее, Каин не любил зиму, даже не потому, что он выглядел в этом непомерно широком и длинном для него пальто с леопардовыми пятнами просто безобразно, и не потому, что, пусть и покрытая тканью, круглая сутулая спина казалась со стороны верблюжьим горбом. Каин с детства переносил холод тяжело. Доктор всё время говорил, что у него очень тонкая кожа.

Вот и поворот на улицу Шестнадцати обезглавленных пути. Каин, любивший ради развлечения придумывать предметам, людям и улицам другие имена и названия, называл ее улицей Старушек. Нигде больше нельзя было встретить столько видавших виды дам, как живых, так и каменных. Старушка была в каждом окне, на каждом крыльце, под каждым балконом. Они вырастали из стен, кое-где толпились у самой крыши, и, кто знает, может быть, еще и пылились на антресолях. Женщины и кариатиды с лицами, покрытыми сеткой морщин, казались сестрами.

Что касается пути, украшавших парадные входы, нужно сказать, что крылья у всех них были тщательно отбиты. Не все младенцы в ночь, которую вовек не забыть, лишились голов, но у тех, кто не лишился, были черные раны на шеях.