Утраченные звезды

И он вдруг почувствовал в себе впервые за многодневное отсутствие нечто новое, необычное — во всем теле — физическое облегчение, а в груди — освобождение от тягостного напряжения. Вообще-то это было возвращение к себе, к своей привычной жизни, пусть невразумительной, неласковой, пусть даже неприветливой, но к своей родной жизни, устроенной своими, русскими людьми.

Он встряхнул свои вещички и пошел на привокзальную площадь в общей толпе пассажиров, сошедших с поезда. Но ноги его были какие-то ватные, неустойчивые, и он, пропустив рулившие к остановкам троллейбусы и автобусы, пошел в привокзальный сквер вроде как с желанием освоиться с родной обстановкой, а на самом деле дать возможность телу отдохнуть от дальней и мучительной дороги прежде, чем войти в родной двор. Ему представлялось, что по своему двору он должен пройти бодрой, твердой походкой с гордым видом свободного человека.

Сквер со своими плотными шеренгами елей и кустами сирени, с еще дремавшим фонтанчиком и жиденькой, словно раздерганной цветочной клумбой, за ночь накопил в себе плотную, влажную прохладу, которая дохнула на Левашова забытой, родной, ласковой приветливостью…

Левашов с радостным откликом на призыв усталости подошел к ближайшей скамейке с высокой покатой спинкой, положил свой баульчик и сел рядом, вытянул ноги, откинулся на спинку и тут же смежил глаза, так минуту посидел, прислушиваясь к току усталости во всем теле…

Через несколько минут он открыл глаза, приподнял голову. С удивлением оглянулся, словно узнавал, где он сидел, снова сомкнул глаза и, вздохнув, тихо проговорил: Боже милостивый, — вдруг вспомнилось, как любила приговаривать его мать, — родная суверенная Россия, как я от тебя устал, утомила ты меня! — и не заметив, как крепко сомкнулись веки, забылся в спокойной, отрешенной дреме.

Очнулся он почти тотчас и испугался, что проспал долго, однако почувствовал, что вся усталость вытекла из его тела, и голова совершенно облегчилась. Он подхватил свои вещички и бодро, с веселой легкостью зашагал к остановке.

Ключи от квартирной двери, как всегда, он нашел у соседки по площадке. Соседка, пожилая, высокая, худощавая, седая женщина, подавая ключи, откровенно внимательно вгляделась в Левашова и, приветливо поздоровавшись с ним, проговорила:

— С благополучной поездкой и возвращением, Николай Минеевич. По глазам, однако, вижу, что намаялся, но слава Богу, что сына нашел. А это — главное… Ну, иди отдыхай с дороги, сам возвернулся невредимым — тоже важное дело… Ну, иди отдыхай… Усы, вижу, отпустил и голова вроде как заиндевела, а так ничего, слава Богу, — говорила соседка, сопровождая Николая Минеевич, и, перешагнув в квартиру, добавила, — Вроде бы все в порядке. Цветочки я поливала, кое-где, где пыль смахивала… Откуда она берется в нежилой квартире? А на завтрак или на обед Людмила Георгиевна тебе кое-что оставляла… Ну, осматривайся да отдохни.

Левашов на каждое восклицание, пожелание, сообщение любезно и признательно благодарил соседку, осматривался на квартиру.

Закрыв за соседкой дверь, Левашов снял с себя дорожную куртку, встряхнув, повесил ее на вешалку, к вешалке переставил баул, разулся и только после этого на цыпочках, вкрадчиво, будто стесняясь нарушить застоявшуюся нежилую безлюдность, прошелся по всей квартире, а получалось то, что ему хотелось почувствовать, — он принят здесь как жданный хозяин.

Квартира приняла желанного хозяина, вернувшегося из дальнего российского края, и вызвала в его сердце радость приюта. Он твердым шагом прошел еще раз по всем комнатам, заглядывая в каждый угол. По углам нерушимо лежала собравшаяся пыль. И пыль ждала хозяина.

Он сел на диван и, медленно обводя взглядом комнату, стал составлять себе план сегодняшних дел. Рука его уже по привычке потянулась к усам, и он решил, что в первую очередь помоется, сбреет усы, потом позавтракает, потом все вынесет во двор и повыбьет, затем все протрет и вымоет все предметы привычного, близкого душе быта, и только после этого пойдет в магазин, на место своей работы, если это место за ним сохранилось, хотя Людмила Георгиевна успокаивала, что в магазине его ждут, и деньги ей давали под его зарплату. А Золотарев Петр Агеевич имеет в магазине свою работу, которую сам себе и сделал. Николай Минеевич все это, пока работал на уборке квартиры, обдумал, пришел к мысли, что так оно и должно быть, и шел потом в магазин со спокойной душой.

А пока после работы по уборке квартиры он сделал себе горячую ванну и с удовольствием протер и распарил уставшее тело. От наслаждения, которого долго и терпеливо, без тоски от понимания всего переживаемого тайно ждал, он разомлел и безвольно прилег на диван, а силы, чтобы раскинуть чистую простыню, у него еще сбереглись. Разогретый, распаренный, разнеженный на чистых, свежих простыне и наволочке, он тотчас задремал, уйдя в счастливый мир ласки и неги.