Утраченные звезды

— А вот ты, Петр Агеевич, в подробности и ответил на мой вопрос: не понимали мы все своего советского образа жизни как мирового достижения, не умели вникнуть в ту глубину, где прятались его корни, не могли оценить наших достижений, потому что они были на острие цивилизации, а острие трудно просматривается без пристальности. А вот твой француз рассмотрел. Как говорится, все хорошее и новое лучше видится издалека. Вот и мы сейчас находимся на расстоянии от всего хорошего, что сами сделали и сами бросили под ноги либерал-демократам. Теперь вот только начинаем видеть и понимать наше советское прошлое, и собираем силы для борьбы за его возвращение. А нам кричат, что возвращения к прошлому не будет, и мы опять пасуем и соглашаемся: ладно, дескать, пусть прошлого не будет, но социализм будет, как будто он сам по себе придет. А почему такие уступки? Оно ведь не было худым, наше прошлое, потому что мы шли по целине и делали зигзаги. Однако впереди у нас был верный ориентир, верная цель, и на пути к ней мы уже не испытывали неутоленной жажды. Если все это собрать вместе, так наш Золотарев Петр Агеевич — типичный герой нашего времени. И я думаю, что мы верно делаем, принимая его в нашу партию коммунистов.

Слова Сергутина были встречены горячими аплодисментами, и в груди Петра Агеевича упало напряжение и наступило облегчение, как от желанного товарищеского объятия.

После дебатов о приеме в партию Золотарева обсуждение других кандидатур в партию прошло гладко, и с первым вопросом повестки дня было покончено. Второй вопрос не вызвал никаких возражений, так как создание районной партийной организации перезрело, и это было очевидно каждому члену партии.

Свой доклад об итогах и уроках митинга и задачах парторганизации Полехин начал такими словами:

— Митинг для нас имеет то значение, что мы испытали наше тактическое оружие для наступления на произвол капитала.

Полехин говорил негромко, неспеша, вразумительно, голосом не оратора, а задушевного советника и тем самым призывал людей, окружавших его тесным товарищеским кругом, к дружному маршу по трудному пути. Несколько раз он останавливал свой взгляд на Михаиле Заполучном, словно старался угадать, какое место ему приготовить в коллективе парторганизации. А Петру Золотареву он давно нашел место и исподволь определит его к партийному делу.

Полехина слушали внимательно, с заметным терпением, которое появляется у слушателей при интересной беседе. Чтобы больше придать официальности своему выступлению, Мартын Григорьевич стал читать написанный доклад, неспеша и уверенно подчеркивая важность обсуждения анализируемого заводского события.

Возвращение Левашова

Левашов Николай Минеевич вернулся в родной город ранним утром. Многодневное странствование закончено. Путешествование его было столь тяжким и мучительным в моральном отношении, и он так изнемог душевно и физически, что ему казалось: бродил он по чеченским горным тропам уж весь год.

И вот после долгих, не просто утомительных, а опасных мытарств он, наконец, ехал домой. И главное в этом возвращении было то, что он вез в своем сознании какое-то неохватное удовлетворение тем, что он совершил, — освобождением сына из ужасного, первобытно-дикого плена. Но душа его до возвращения домой не могла освободиться от ужасной тяжести пережитого.

Почти всю ночную дорогу от Москвы он не сомкнул глаз и, как только за окнами вагона проглянул рассвет, Левашов встал, оделся и в сонно-вялой, душноватой атмосфер вагона сел к окну на свободное боковое место. Под вагоном громко лязгало и стучало, а в вагоне полки дергались и встряхивались, но люди безмятежно и мирно спали, словно придавленные тяжелой неподвижной ночью. Он уловил тот момент, когда поезд два-три раза дернулся, сбавил ход и стал вкрадчиво подкатываться к своей конечной станции. За окном лес уже не летел назад, а в розовом освещении стоял неподвижной стеной в утреннем смирении. Солнце вставало с левой стороны поезда, состав рвал низкий расстил его лучей.

Родной, приветливый край! Как хорошо, Россия, что ты такая у нас большая страна и так щедро разметала по своим просторам заветные, каждому по-своему родные уголки для благословенного приюта и отдыха от горько-соленой жизни! А Чечня что ж — это тоже уголок России, где когда-нибудь люди, образумясь, спустятся с гор на безмятежные равнины и превратят свой край в тихий российский уголок для успокоения своего мятежного духа.

Левашов первым вышел из вагона, зажмурился от прямых низких лучей солнца, прямо ударивших ему в глаза, минуту постоял с закрытыми глазами, потеряв ощущение реальности, потом отошел на пять-шесть шагов от вагона, остановился, чтобы оглянуться на знакомые очертания, и несколько раз глубоко вдохнул свежий утренний воздух, струившийся из близких пригородных лесов. Прохладное дыхание леса тотчас смешивалось с особым станционно-железнодорожным атмосферным настоем, но воздух на родной станции был Левашову бесконечно дорогим — легким, животворным, сладким, свободно вдыхаемым.