Утренний бриз

— Не злись, — примирительно ответил Каморный и, спрятав кисет в карман, пошутил: — Из тебя балык сухой получится.

— Сгрызешь, — усмехнулся Чекмарев и, взяв со стола лист бумаги с колонками цифр, сказал: — Продовольствия всего у нас до лета должно хватить. Только своим, марковцам. При этом, конечно, чтоб люди жили не впроголодь. Беда в том, что в селах нынче туго, в том же Ерополе. Придется отправлять им еще один караван с продовольствием, посланного мало.

— Поделимся, — кивнул Дьячков. — Нельзя же себе в рот пихать жирный кусок, когда рядом с голодухи пухнут.

— Верно говоришь, Федор, — поддержал Каморный. — Только о себе думать — последнее дело.

— Я ожидал, что у коммерсантов в складах больше продуктов, — сказал Куркутский.

— Они держали столько, на сколько рассчитывали пушнины выменять, — Чекмарев постучал карандашом по своим расчетам. — А до людей голодных им дела не было. Других товаров — табака, мануфактуры, патронов, всякой ерунды побрякушечной — в складах сколько угодно.

— Это тоже пригодится, — Каморный прятал самокрутку в кулак. — Чего же ты, Василий Михайлович, о спирте молчишь?

— Товаром его не считаю, — резко, даже сердито откликнулся Чекмарев. — Я бы весь спирт сейчас в снег выпустил.

— Це-це-це, — укоризненно покачал головой Дьячков. — Спирт…

— Тебе, председателю Совета, первому против спирта надо выступить, — напустился на него Чекмарев. — Он людей калечит. Видел ты хоть раз, чтобы спиртом человек сыт был?

Дьячков неопределенно пожал плечами.

— Предлагаю все продукты перевезти в один склад, — сказал Чекмарев: — Начнем с черепахинского склада.

— В школе по-прежнему холодно, — напомнил Куркутский. — Сарай дырявый, а не школа.

— Переведем школу в дом Черепахина, — предложил Чекмарев. — Там живет его жинка одна. Вот она и уборщицей будет и кусок свой отработает.

Мысль эта всем понравилась. Чекмарев поднялся из-за стола:

— А теперь будем голосовать за норму отпуска продуктов одному человеку на месяц.

Заглядывая в листок, он зачитал перечень продуктов с указанием нормы каждого. Затем спросил:

— У кого есть возражения или замечания?

Замечаний не поступило. Предложение Чекмарева было принято единогласно. Чекмарев сказал:

— Я хочу, чтобы в то время, когда я отпускаю продукты, рядом был кто-нибудь из вас.

— Для чего? — нахмурился Каморный. — Себе, что ли, не доверяешь? Это ты зря. Тебе все марковцы доверяют, раз вахтером склада оставили. Ни одной руки против тебя не было поднято. Или ты не помнишь?

— Помнить-то я помню…

— А раз помнишь, то не пори чепухи, — поднялся Каморный. — Засиделись мы сегодня. Будем, что ли, товары свозить?

— Пошли, — поднялся следом. Дьячков. — От этих бумаг у меня в башке дым коромыслом.

— Подпиши решение, — пододвинул ему бумаги Чекмарев.

— Це-це-це, — по своему обыкновению произнес Дьячков и неумело вывел свою фамилию.

Члены Совета направились прежде всего в дом Черепахина. Жена коммерсанта встретила их на кухне. Лицо ее побледнело, в глазах был страх. Когда Чекмарев изложил ей решение Совета о переводе в ее дом школы, у нее хлынули слезы:

— Куда же я? На мороз?..

С трудом удалось втолковать ей, что из дома ее никто не гонит, ей оставляют одну комнату. За это она будет производить уборку в школе после занятий. Поняв это, жена Черепахина снова расплакалась, но уже от радости. Страхи ее оказались напрасными, Куркутский отправился в школу, чтобы вместе со своими учениками перенести немудреное оборудование в новое помещение, а Чекмарев с Дьячковым пошли к складу Черепахина.

Весь остаток дня ушел на перевозку товаров в государственный склад. Участие в этом приняли почти все марковцы. Работали шумно, весело, не жалея сил, взмокнув до седьмого пота.

Косо следил за происходящим Мартинсон. Его оскорбляло то, что хозяевами положения в Марково стали те самые люди, чью судьбу он еще вчера крепко держал в своих руках. Больше того, эти туземцы относились к нему с таким равнодушием, как будто он был вообще пустым местом. Острота унижения от того, что его, Мартинсона, вместе с другими американцами заставляли пилить дрова для школы, сгладилась, но не проходила. Мартинсон строил один за другим планы мести, но все их отбрасывал. Он понимал свое бессилие — и ото его бесило. Он терпеливо ждал появления Свенсона. Олаф уже давно должен быть здесь. Ведь Мартинсон через Аренкау переслал ему письмо, в котором обрисовал положение дел. Что же случилось с Олафом? Неужели и он испугался большевиков? Мартинсон знал, что скорее солнце погаснет, чем Олаф поступится своими интересами.

К Мартинсону подошла Микаэла. Американка была выше его. Ее глаза пылали от бессильного гнева. Не сводя глаз с нарт, на которых марковцы перевозили последние товары из черепахинского склада, она говорила Мартинсону:

— Вам нравится эта картина? Как из библии. Все люди братья и пользуются имуществом ближнего, как своим собственным.

— Не злитесь, — посоветовал Мартинсон, — испортите, себе печень.