Утро дней. Сцены из истории Санкт-Петербурга

Д я г и л е в. Нет сомнения, что всякое празднование есть символ и итог, всякий итог есть конец... И с этим вопросом я беспрерывно встречался за последнее время моей работы. Не чувствуете ли вы, что длинная галерея портретов великих и малых людей, которыми я постарался заселить великолепные залы Таврического дворца, - есть лишь грандиозный и убедительный итог, подводимый блестящему, но, увы, и омертвевшему периоду нашей истории?

2-й  х у д о ж н и к. Несомненно!

Д я г и л е в. Я заслужил право сказать это громко и определенно, так как с последним дуновением летнего ветра я закончил свои долгие объезды вдоль и поперек необъятной России.

           Серов, рассмеявшись, жестами винится.

                                                                                         Что, Валентин Александрович?

С е р о в. Не обращай внимания. Я представил, как ты заезжал в уездные и губернские города и дворянские усадьбы, производя немалый фурор. Совсем, как Чичиков. Да не чета ты ему.

Д я г и л е в (высокомерно). Спасибо. (Продолжает в прежнем тоне.) И именно после этих жадных странствий я особенно убедился в том, что наступила пора итогов. Это я наблюдал не только в блестящих образах предков, так явно далеких от нас, но главным образом в доживающих свой век потомках.

3-й  х у д о ж н и к. Замечательно!

Д я г и л е в. Конец быта здесь налицо. Глухие заколоченные майораты, страшные своим умершим великолепием дворцы, странно обитаемые сегодняшними милыми, средними, невыносящими тяжести прежних парадов людьми. Здесь доживают не люди, а доживает быт. И вот когда я совершенно убедился, что мы живем в страшную пору перелома, мы осуждены умереть, чтобы дать воскреснуть новой культуре, которая возьмет от нас то, что останется от нашей усталой мудрости.

1-й  х у д о ж н и к. Пророк!

Д я г и л е в. Это говорит история, то же подтверждает эстетика.

2-й  х у д о ж н и к. Изумительно, право!

Д я г и л е в (направляясь в буфет). И теперь, окунувшись в глубь истории художественных образов, и тем став неуязвимым для упреков в крайнем художественном радикализме, я могу смело и убежденно сказать, что не ошибается тот, кто уверен, что мы - свидетели величайшего исторического момента итогов и концов во имя новой неведомой культуры, которая нами возникает, но и нас же отметет. А потому, без страха и неверья, я поднимаю бокал за разрушенные стены прекрасных дворцов, так же как и за новые заветы новой эстетики!

Г о л о с а. Виват, Дягилев!

Кружение публики по залам и явление портретов, вплоть до современных, продолжается.

Сцена 2

Москва. Квартира Андреевой М.Ф. и М.Горького на Воздвиженке. Мария Федоровна и Горький.

        М а р и я  Ф е д о р о в н аСейчас придет Серов. Одет ты так же,Как в прошлый раз?

                Г о р ь к и й                                      А как еще? Наряд,Изысканно простонародный мой,Не мною выдуман; фасон извечный.        М а р и я  Ф е д о р о в н аТебе идет, я знаю, как мальчишке,Который любит пофрантить, и онХорош в любом костюме.                 Г о р ь к и й                                               В самом деле?Серова я не знал, хотя и слышал,Царей все пишет, да еще из знати...

         М а р и я  Ф е д о р о в н а   (неприметно приводя порядок в гостиной)Отец его - известный композиторИ критик; умер он давно, когдаСерову было очень мало лет,И мать его была столь молода,Что сына оставляла у родных -Творить и всякому придти на помощь.Не просто музыкантша, композитор,Да где, в России; вместе с тем в деревнеНарода музыкальным просвещеньемУж много лет увлечена, а ныне

Столовую открыла для рабочих,Бастующих и бедных; сын ей в помощьВедет сбор средств по всей Москве.               Г о р ь к и й                                              Ах, вот как!Да вы из одного, я вижу, поля.Какая только ягода, не знаю.        М а р и я  Ф е д о р о в н аНу, да, конечно. Я его боюсь,Как, впрочем, и тебя боялась страшно,Пока не потеряла голову.Он щепетилен, говорят, и прям.