Утро после победы

Эра Георгиевна: Ох, с этой эвакуацией была отдельная история. Мы привыкли всегда быть рядом с отцом, и когда он нам сказал, что надо собираться в эвакуацию, мы так уговаривали его разрешить нам остаться в Москве! Мы заверяли его, что будем в безопасности, и даже пообещали, что сделаем из дачного погреба бомбоубежище. Но папа был непреклонен. Ему нужно было отправить нас в безопасное место, чтобы у него об этом голова не болела. Он всегда о семье беспокоился, говорил: «Мне главное – чтобы тылы были в порядке». Конечно, для него работа была на первом месте, но и семья не могла пожаловаться на отсутствие заботы и внимания. В одном из писем уже в конце войны папа писал: «Фронт справляется со своими задачами, дела сейчас за тылом. Тыл должен очень много работать, чтобы обеспечить потребности фронта, тыл должен хорошо учиться, морально быть крепким, тогда победа будет за русскими…» (Хорошо учиться – это относилось ко мне, и я этот наказ выполнила, хотя мне пришлось нелегко, ведь из-за нашей кочевой жизни мне пришлось сменить 11 школ.) Так что в июле 41-го года мы поехали в Куйбышев. Поехали не одни – был сформирован целый вагон таких же эвакуированных. С нами ехала семья Николая Алексеевича Вознесенского, Буденные и другие семьи военнослужащих с довольно известными фамилиями. И поселились мы, как я понимаю, в доме, который специально для нас освободили.

Тогда вы и познакомились с Майей Вознесенской, с которой потом собирались сбежать на фронт…

Эра Георгиевна: Да, даже сухари сушили в дорогу.

Во время войны вы ездили к отцу на фронт?

Эра Георгиевна:

Когда обстановка стабилизировалась, он перед Новым годом устроил нам приезд на три дня в Перхушково, где был его штаб. Добирались мы из Куйбышева ночью на военном самолете. Почему-то я запомнила, что в самолете было ужасно холодно. Он нас встретить не смог: был очень занят. Но для нас была наряжена маленькая елочка, приготовлено угощение, конфеты. Элла с конфетами так переусердствовала, что ночью ей стало плохо. Что понятно: конфет у нас во время войны не было. Эта поездка – одно из самых светлых моих воспоминаний. Зима была холодная, но солнечная. Папа был в приподнятом настроении. Жили мы в том же доме, где у него был штаб. Он забегал к нам в течение дня, мы ходили гулять всей семьей. Ну а в следующий раз мы были у него в Германии – это уже после войны.

А когда вы вернулись из эвакуации и поселились на улице Грановского, удавалось пообщаться с отцом?

Эра Георгиевна: Да, его ведь часто вызывали в Москву, а дом наш был в пяти минутах ходьбы от Кремля. Он заезжал домой, рассказывал последние новости. Мы слушали, раскрыв рот. Например, о «Катюшах» мы впервые узнали от папы. Хотя, конечно, дома ему хотелось отдохнуть, отвлечься, и он не столько говорил о своих делах, сколько расспрашивал нас о наших новостях, об учебе, о друзьях. Позже мы стали ездить на военный аэродром – встречать его. Когда знали, что он может заехать, ждали, не ложились спать до глубокой ночи, хотя папа иногда ругал нас за это. Мы дорожили каждой минутой рядом с ним.

И он, как был с фронта – в пыли, в грязи…

Эра Георгиевна: Нет-нет, никакой грязи, что вы! Отец был очень аккуратным. Он говорил, что если у человека одежда не в порядке, то и в мыслях беспорядок, и воевать хорошо не сумеет. Сам он был настоящим щеголем, и сколько я себя помню, сапоги у него были начищены до блеска. Во время войны у отца в охране был бывший парикмахер по фамилии Громов. Он папу и стриг, и брил, а при необходимости и еду мог приготовить.

А письма с фронта писал?

Эра Георгиевна: Да, писал письма, просто записочки синим или красным карандашом – тем, которым на карте отмечал ход боевых действий. Он старался внушить нам оптимизм, вселить в нас уверенность в будущей победе. Вот, например, письмо маме от 5 декабря 1941 года: «Шлю тебе свой фронтовой привет! Ты, верно, сердишься на меня, как всегда, за долгое молчание, за то, что не сумел позвонить тебе за 20 дней. Ты, конечно, права. Но ты, наверно, знаешь, что мы вот уже 20 сплошных суток отбиваем яростные атаки гитлеровцев, пытающихся любой ценой прорваться в Москву… Но одно должно быть тебе ясно, что Москву мы не сдали и не сдадим, чего бы это нам ни стоило. Я себя чувствую неплохо. Но, по совести говоря, переутомился, а главное – переутомилась нервная система». В доме висела карта, на которой после сообщений Совинформбюро мы отмечали красными флажками продвижение наших войск. Оценке положения на фронте папины письма очень способствовали. Сохранилось, например, такое письмо:

«Шурик, дорогой, здравствуй!