Ужас Данвича

Шагнув на погруженное в жутковатую полутень дно гигантского цилиндра (это сооружение простояло пятьдесят миллионов лет, то есть было самым старым из всех когда-либо нами виденных), мы скользнули взглядом по стене с пандусом – она поднималась на головокружительную высоту не менее шестидесяти футов. Помня данные воздушной разведки, мы прикинули, что с внешней стороны здания толщина ледяного покрова должна составлять около сорока футов. Зияющая дыра, которую мы видели с самолета, находилась на вершине каменного, изрядно осыпавшегося возвышения высотой в двадцать футов; три четверти его окружности находилось под защитой изогнутых соседних стен, превосходивших его по высоте. Если верить рельефам, башня стояла первоначально в центре гигантской круглой площади; высота ее составляла 500 или 600 футов, ближе к вершине шел ряд горизонтальных дисков, а по верхней кромке были натыканы игольчатые шпили. Похоже, стена рушилась больше наружу, чем внутрь, – тем лучше, иначе камни разбили бы пандус и завалили внутреннее пространство. Пандус и так сильно осыпался, и арки, видимо, завалило полностью, но недавно ходы как будто немного расчистили.

Нам хватило мгновения, чтобы понять: именно этим путем спускались те, другие, и нам при возвращении будет разумнее не идти по своему длинному бумажному следу, а тоже воспользоваться пандусом. Башня находилась не дальше от предгорий и нашего самолета, чем ступенчатое строение, через которое мы вошли, и последующую подледную разведку лучше всего будет начинать с этого самого места. Странно, что после всех наших находок и догадок мы все еще думали о повторных вылазках в эти места. Мы начали осторожно пробираться по грудам камней и тут увидели такое, что забыли обо всем на свете.

В ранее скрытом от нас углу пандуса, там, где он отходил от стены, стояли трое саней с аккуратно сложенной поклажей. Это были те самые сани, пропавшие из лагеря Лейка; они были изрядно расшатаны, так как пережили немало передряг: их долго волокли по голым камням и грудам обломков, а в самых сложных участках поднимали и несли. Груз, рационально упакованный и стянутый ремнями, состоял из вещей хорошо знакомых: бензиновой печки, канистр, футляров с инструментами, консервных банок, брезентовых тюков – в одних явно были книги, в других неизвестно что; словом, это были вещи из лагеря Лейка. После предыдущей находки не скажу, что это стало для нас таким уж сюрпризом. Настоящее потрясение мы пережили чуть погодя, когда развернули один из тюков, показавшийся нам подозрительным. Похоже, не один Лейк занимался сбором биологических образцов: перед нами лежали два таких образца, сильно замороженные и в превосходном состоянии – раны на шеях залеплены пластырем, от возможных новых повреждений защищает тщательная упаковка. Это были тела юного Гедни и пропавшей собаки.

X

Едва ли не сразу после столь печальной находки думать о северном туннеле и спуске в подземелье? Многие, наверное, обвинят нас в бездушии и назовут безумцами; но скажу, что ничего такого не пришло бы нам в голову, если бы не одно обстоятельство, круто изменившее ход наших мыслей. Снова прикрыв беднягу Гедни брезентом, мы застыли на месте, неспособные вымолвить ни слова, но тут в наше сознание проникли какие-то звуки. В последний раз мы слышали только вой ветра в заоблачных высотах, и было это до спуска в подледный лабиринт. Это были звуки хорошо знакомые и привычные, но в затерянном мире смерти настолько неуместные, что пугали больше, чем какие-нибудь дикие, невероятные шумы, – ведь они полностью переворачивали наше представление о космической гармонии.

С окружавшим нас немыслимо древним, неживым миром гармонировали бы иные, адские тоны – хотя бы нечто вроде музыкального посвистывания, которое мы, помня отчет Лейка о вскрытии, связывали с теми, другими; после того, что мы застали в лагере, стоило только завыть ветру, как мы настораживались в ожидании этого свиста. Какие звуки уместны на кладбище, где покоятся иные эпохи? Голос этих эпох. Но шум, что мы слышали сейчас, опрокидывал самые глубинные наши представления, которые никто никогда не оспаривал: убежденность в том, что глубины Антарктики – это пустыня, столь же чуждая нормальному человеческому существованию, как безжизненный диск Луны. Нет, нам слышался не свист баснословного чудовища – чудовища поразительно жизнестойкого, осквернявшего Землю на заре ее существования, а теперь разбуженного от векового сна полярным солнцем. Прозвучавшие голоса были до смешного обыденны, к ним мы привыкли и в море у Земли Виктории, и в лагере в проливе Мак-Мердо, здесь же восприняли их как нечто немыслимое и содрогнулись. Короче говоря, это были хриплые крики пингвинов.