Ужас и страх

Выйдя на волю полутрупом, оказываюсь в шумной толкучке. Моих собутыльников обнимают в коридорчике и вручают на прощание цветы. Какие-то грузинские мимозы, что ли? Нас провожают и выпроваживают одновременно через служебную дверь во двор. Там темно и сыро. Кажется, что вот-вот пули засвистят в проводах. Только мутный неон над сиротской дверью секс-шопа. Чем они там торгуют, хотелось бы знать? Помню, в городе Балтиморе я отправился изучать достопримечательности, и первое, на что напоролся, оказалось переулком со шлюхами, наркоманами и магазинчиками, в витринах которых предлагали себя к продаже метровые члены с моторчиками… Но где тот Балтимор, и где теперь я?

В арке эхо перекатывается, но ничего в нем примечательного, кроме брани толстого Жени, не услышишь. Сейчас Паша опять с ним сцепится, но – нет, повезло Паше, поскольку восьмипудовый Злягин проваливается в низменность перед секс-шопом. Вход в магазин расположен на три ступеньки ниже уровня двора.

– Ну и черт с ним, – говорит Сека.

– Вот именно, – соглашаюсь я.

– Но мы, как русские офицеры… – пытается Серега.

– Молчать всем! – обрывает Паша. – Мы идем в “Циник”!

Арка ведет на Литейный, и проспект жарко серебрится впереди, несмотря на апрель. Мы шатаемся в сторону шума, и тени извиваются за нами, а толстый Женя кричит из-под двери секс-шопа:

– Говнюки вы! Гады вы бездарные, а еще друзья! Вот я вас штыком исколю кроваво и гранатой разорву на мелкие кусочки! А тебя, Пашечка, друг любезный, особенно!…

Пить и блевать. Блевать и пить. Но уже и не блюется никак. Да и где? Тут очередь в сортир извивается от стойки бара. Некоторые пьют пиво, стоя в очереди, чтобы не обоссаться. Девки-первокурсницы, девки-второкурсницы, просто девки просто так и с умыслом. И стены кирпичные, и столы деревянные, и табуретки неудобные. Неудобно, а все равно толпятся здесь до упора. Потому что красота руинного типа. Потому что в динамиках поют матом. И чем еще остается петь, когда завтра-послезавтра, скоро на фронт…

Нас тут не начали еще уважать: не знают, не понимают, рано им еще. Девчонка наступает на ногу.

– Что же ты делаешь, милая? Больно, – говорю незлобиво, а она – датая, потная, вонючая французским и русским – отмахивается:

– От винта, дядя!

– Нас здесь не уважают, Паша, – говорю, протискиваясь к стойке. – Им плясать и трахаться, потому что мы…

– Вот и пусть! – Паша сосредоточенно считает деньги, прикидывает комбинации выпивок.

– И сухарики, – говорит курносый Усов.

– У меня двести за статью в “Часе пик”, – добавляет Сека в Пашину охапку, да и я перестаю жмотиться.

– Пропьем и мои пятьсот, – объявляю, – теперь поздно жалеть!

Натюрморт вокруг чуть меняется.

– Францисканец лысый! Не наколол, мачо!

– Лучший писатель России!

– Лучший оральный писатель России!

Это появился трезвый Католик, сочинивший два года назад оральный текст типа роман и ставший знаменем студенческих подворотен, в которых орально, конечно же, проще. От популярности и упавших денег мачо повредился умом, принял обет и бросил пить.

– В честь праздника ставлю всем! Немцы пять тысяч марок на той неделе! Аванс!

“…Мать! мать! мать! мать! мать! мать! мать! мать!” – орет динамик

Какие– то бородатые мужики в папахах начинают брататься, а за ними в белой бурке Лев Лурье. Газыри и кожаные штаны. Мы когда-то, забыл когда, учились на истфаке университета, и кто бы мог подумать, что ему так пойдет казачья красота.

– Что за дикая дивизия? – спрашиваю и жму руку. – Кавалерия, что ли? На подводный флот не похоже.

Лева морщится потому, что выпил еще меньше трехсот.

– Это фронтовая редакция “Коммерсанта”. Всего лишь.

– Знаю. Симонов. Хемингуэй… Думаешь, успеете хоть один номер выпустить?

– А ты никак пьян?

– Смотря как посмотреть.

– Как ни смотри.

Табачный дым ползет, словно “Smoke on the water”. И в нем столько чужих лиц, которые такими и останутся навсегда. Все так похоже на конец фильма, когда заиграла песня и побежали титры, то есть фильм кончился на фиг. Но он еще не кончился физически, его просто морально уже нет.

В просветах дыма падают фигурки, будто скошенные картечью валятся на пол.

– Ага! – кричу радостно. – Это драка! Это просто руки-ноги размять перед настоящим боем!

– Это хорошо, – скупо улыбается Сека. – Это поддерживает дух воинственности на должном уровне.

– Так если сейчас подраться, то, может быть, послезавтра не убьют? – радуюсь я и прыгаю в кучу малу, где сразу получаю ногой по зубам и успокаиваюсь. Но несильно. Несильно успокаиваюсь и несильно получаю. Могли б и убить, если б в детстве развивали конечности. Я-то тренировался, вкалывал, как папуас, и был даже чемпионом Советского Союза…