Ужасы

В последнее время группы поддержки превратились в способ существования. Их сеть спонтанно распространилась по всему городу в ответ на возрастающий спрос. Группы собирались в подвалах церквей, в залах различных организаций, в городских центрах. На собраниях пили много кофе, курили много сигарет, ведь у собравшихся больше не было причин воздерживаться. Они вдруг оказались в трагическом положении, когда уже не надо думать о неродившемся.

Все, кроме меня. Даже в группах людей, собравшихся вместе, чтобы пережить свои потери, которые трудно осознать, я не была до конца своей. Если где-то и существовала женщина, оказавшаяся в моем положении, которой повезло и она вынашивает одного из уцелевших близнецов, я о ней ничего не слышала.

Нашу местность захлестнула волна спонтанных выкидышей. Как еще описать то, что происходит? Сначала беременность прерывалась у отдельных женщин, потом у десятков, эпидемия захлестнула все этнические группы, все социальные слои, дотянулась до маток в городах и пригородах. Сегодня это явление продолжает ставить в тупик министерство здравоохранения, так же как и после первого всплеска выкидышей… частью которого, как это ни печально, была и я. Задействованы центры контроля над распространением заболеваний, но никаких выводов пока сделать нельзя. Ничего не найдено ни в воде, ни в воздухе, ни в соскобах с шейки матки. Никаких генетических отклонений в тысячах образцов спермы, никаких токсинов в продуктах питания. Вернее, я бы сказала: все не хуже, чем обычно, все в пределах "безопасной", разрешенной медиками нормы. Но я-то думаю о тебе и стараюсь по возможности есть натуральные продукты.

Я начала посещать собрания группы в северной части города, когда переехала к родителям после того, как эпидемия украла у нас твоего брата. Тогда это было способом на пару часов освободиться от их опеки, они взяли себе привычку ходить вокруг меня на цыпочках, словно я хрупкая фарфоровая ваза, которая разобьется от любого резкого движения.

Вот только в этой первой группе было не лучше, чем с твоими бабушкой и дедушкой. Да, они все знали, что я чувствую. Я знала, что чувствуют они. Мы понимали друг друга… до определенной степени. Но я не была одной из них, больше не была, если вообще была когда-то, и они знали об этом. Они видели, что я одеваюсь не так, как они, что у меня другая прическа. Они, наверное, считали, что я случайно забрела в чужой район, и не могли представить себе, что я помню, каково это — расти среди таких, как они, быть такой же.

Ты скажешь, что такое бедствие, как эпидемия выкидышей, должно было разрушить стены притворства и позволить нам, объединенным общей трагедией, хотя бы посмотреть в глаза друг другу. Ты подумаешь, что социальные различия не могли иметь значения, но как бы не так! О да, они были вежливы со мной. Они почти всегда вежливы. Но когда мы обменивались историями борьбы и печали, я не могла не заметить, что они подспудно меня осуждают. Я чувствовала — многие из этих высокомерных женщин уверены, что их потеря несравнимо больше моей. У моего ребенка был бы потенциал, как бы говорили они. А кем бы стал твой — очередным бродягой, нахлебником на шее общества?

Я не сказала им о тебе, понимаешь. Я не могла быть тогда настолько искренней, как сейчас. И я рада, что ничего не рассказала: они могли осуждать меня, сколько им захочется, но думать плохо о тебе они не имели права. Как они смели предполагать, что знают тебя, твое будущее, твои мечты, твое предназначение?! Надеюсь, к тому времени, когда ты будешь читать это письмо, я уже столько раз скажу тебе об этом, что ты привыкнешь. Но сейчас я говорю это впервые: ты можешь стать, кем захочешь. И я сейчас прилагаю все усилия, чтобы это могло осуществиться. Знаю, найдется много людей, которые скажут, что я всего лишь низкооплачиваемая учительница и мать-одиночка, а значит, я вряд ли переверну мир.

Что ж, я отвечу: похоже, мир перевернулся без моей помощи.

Итак, та группа мне не правилась, но саму идею посещать группы поддержки я считала очень полезной и нашла других людей, которые были гораздо лучше и собирались гораздо ближе к моему дому. Место, где мы обосновались, не было уютным… конечно, не было — классная комната в муниципальной школе, обычной школе. Краска на стенах облупилась, на потолках коричневые разводы от протечек, но когда я вошла сюда, то сразу поняла, что здесь никому нет дела, если я в свое свободное время упрямо придерживаюсь эстетических принципов своей бунтарской юности.

Пожалуйста, не воспринимай это как лицензию на то, чтобы когда-нибудь смотреть на меня свысока. Я предпочитаю утешать себя мыслью о том, что с такой мамой, как я, у тебя не возникнет причин бунтовать.