Уже почти охота или когда сытый спит спокойно (СИ)

- Да, как что! - на этот раз у толстого даже брюхо как-то опасно дёрнулось, словно там произошла разовая утечка в газовом баллоне. - Порхай себе, да порхай радостно тупорылой бабочкой или стрекозиной лупоглазой, цветочки на полянках всякие рви, этих попрыгунчиков... то бишь, кузнечиков этих всяких бешеных лови, прыгай вместе с ними, песенки всякие дебильные пой про эти "трали-вали, это мы не заливали..." - наслаждайся! Тебе ли не радоваться жизни? Посмотри ты какой худенький, лёгонький, воздушный весь, прямо насквозь просвечиваешься, не то что я!

- Ага... - снова пучеглазою думою задумался худой. - Хорошо бы, конечно, попрыгать и попеть, только не прыгается и не поётся мне чего-то. А причина уже два дня как понятна: жрать охота! Ох, как охота... Ох, дубина-то как нещадно долбит все мои пустые организмы...

- Да у тебя не только ума и совести нет, у тебя ещё и сердца нет! Неужели, тебе не жалко меня? Ведь ты даже не представляешь, как я мучаюсь с пузищем-то своим. Вот, к примеру, съем свина проклятого, эту тварь поросячью лакомую, эту гадость хрюкающую вкусную, а потом ни вздохнуть, ни дунуть через свой задний гудок не могу, вот как сейчас! - Толстый вдруг замер весь, напрягся весь, побурел и через несколько секунд размяк, грустно выдохнул. - Нет, не получается! А как стараюсь-то, как мучаюсь-то, ты бы знал! - Толстый уже чуть не плачет и смотрит на худого с надеждой, что тот посочувствует ему, но сочувствия на грязном скуластом рыле худого не видно, а видно только какое-то придурковато-лихое выражение. - Тьфу, ты! - плюнул зло толстый и отвернулся. - Тебе бесполезно рассказывать о страданиях - бессердечный ты человек!

- Ага - бессердечный и бессовестный. Два дня уже ничего во мне нет: ни сердца, ни совести, ни картохи какой-нибудь захудалой, ни крохи какой-нибудь самой махонькой - ничего! Одно только есть: жрать охота!

- Ну, лягушка писклявая, - зарычал толстый, - ну, кишка тараканья, ну, червяк ушастый, жучара грязно-рыльный, да я тебя на части... Да я тебя расстреляю всего...

- И слава богу! Я тебе даже за это спасибо скажу, ноги тебе расцелую! - забрызгался слюнями радостно голодный.

- За что? - Обалдел толстый.

- А за то, что отмучаюсь, наконец, от этой жизни своей голодной! Лучше уж совсем не жить, чем жить голодранцем, когда жрать охота!

- О-о-ох, - схватился за голову толстый. - Всё одна жратва - деваться от неё некуда! Дома всё мясо, мясо, мясо... жареное, копчёное, печёное... Всё эти колбаски, котлетки, сардельки, отбивные, рёбрышки, хрящики, рябчики, цыплята, хрюшки, телятки! А это сало, которое само во рту тает...

- Как это? - Совсем уж придурковато-лихое выражение стало на лице голодного.

- Да вот так это: возьмёшь его, а оно, зараза, так и прыгает в рот, а уж во рту вместе с языком проглатывается! Я уж и не знаю, как от этого всего выжить. Господи, - поднял он к небу лицо и руки, - освободи меня от этой всей невыносимой вкуснятины! Господи, услышь мою молитву, помоги мне не жрать больше никогда, ну, или хотя бы жрать поменьше! О, Господи, как я мечтаю жрать поменьше... Думал, ночью спасусь от неё на улице, ан нет! - и тут о жратве одни разговоры! Дай ты мне хоть минуточку отдохнуть-то от неё прокляту-ту-ту... - стал заикаться сытый от нахлынувших чувств.

- Не дам! - дятлом смело "простучал" по ушам сытого голодный.

- Ну, почему?

- Жрать охота!

- Ну, ради меня, ты же человек!

- И не человек я уже два дня, а зверь, потому что жрать охота!

- Ну, что я тебе сделал плохого-то?

- А то: ты сытый, а мне жрать охота!

- Ну, ведь я же не виноват!

- А меня это не интересует. Меня только одно интересует: ты сытый, а мне жрать охота!

- Ох, сердце моё жалкое, исстрадавшееся, придавленное пузищем сейчас остановится! Ну, пожалей же меня, хоть немножко, умоляю тебя! - взмолился пузатый со слезами на глазах. - Посмотри, как мне тяжко, как я страдаю с пузищем-то своим. Ведь, я даже носить-то его уже не могу. Неужели, тебе меня нисколько не жалко?

- А чем мне тебя жалеть-то, во мне же сердца нет? Во мне вообще два дня уже ничего нет: ни сердца, ни совести, ни картохи самой захудалой, ни крохи самой махонькой не завалялось во мне нигде, - пустотища кругом, хоть с голым задом гуляй! Во мне одно только есть: жрать охота! А ей голый зад, как зонтик рыбке, потому как дубина она дубиной! Самая что ни на есть дикая и тупорылая дубина! Всё дубасит и дубасит по всем моим пустым организмам, требуя всё одно: жжжжрать...

- Не надо! Не надо!

- Дай пожрать, - топнул ногой голодный, - тогда не буду о жжжра...

- Не надо! Умоляю, не продолжай! - вскочил толстый, словно в зад ему пика воткнулась.

- Дай пожрать, говорю тебе, - грозно пищит голодный, хмуро сдвинув свои пыльные щётки бровей, и снова топнул ногой, да в придачу ударил кулаком по скамейке, - дай, тогда не буду продолжать о жжжрат...

- У-у-ух... - волком завыл сытый, словно эта самая пика прокалывала ему там всё глубже и глубже (а прокалываться-то там есть куда - я его уже разглядел со всех сторон - вот, жир-трест, скажу я вам!).