Узник гатчинского сфинкса

— Пошто в такое? — наконец, нарушил затянувшееся молчание тот, что был с факелом. Метавшееся пламя причудливыми тенями живило его молодое лицо с широкой совсем рыжей бородой. Спутавшиеся пряди волос, подстриженные в кружок, почти набегали на крутые выступы надбровий. Он был бос. Белые порты подвернуты до колен, а длинная холщовая рубаха в поясе перехвачена мочальной веревкой.

— В такое не совладать, — глухо повторил он.

— Ну, такие молодцы да не совладаете! — польстил Щекотихин.

Однако лесть не удалась. Начались затяжные переговоры. Гребцы просили малость подождать, потому как сильный ветер долго не бывает. Щекотихин же требовал переправить немедленно.

— Курьер! — зычно крикнул он Шульгину. Тот тотчас же предстал перед ним со своею бляхою на груди и желтою сумкою на боку.

— Бумаги! — протянул он руку, и курьер вложил в нее большой бледно-синий лист с гербом Российской империи.

— Повеление государя! — торжественно провозгласил Щекотихин. Он расправил лист, и все взгляды уперлись в черных орлов с коронами на головах и с сильными, жилистыми когтями, в коих они держали императорский жезл и сферу.

— Читайте! — говорил Щекотихин, поднося лист ближе. Мужики молча созерцали бумагу. Коцебу, наблюдавший эту сцену со стороны, тотчас же понял, что они неграмотны и что главным аргументом для них тут служат не какие-то цепочки слов, а именно герб, эти вот строгие, хищные птицы с золотыми коронами и сильными когтями.

И опять тот, что был с факелом, первый осенил себя крестным знамением, сказал:

— На все воля божия.

— Да уж, чему быть, того не миновать, — гребцы перекрестились.

— С богом! — сказал им Щекотихин.

Погрузились ладно. Заднее колесо кареты прихватили широкой липовой заверткой. Ямщик держал под уздцы двух первых лошадей. Гребцы налегли на длинные, лопатообразные весла, которые могуче ворочались в темных дубовых уключинах.

Паром представлял собою самое простое, если не сказать, примитивное сооружение: на двух больших баркасах настил плах двухвершковой толщины, связанных между собою ивовыми прутьями.

Коцебу оглянулся и страшно удивился: берег исчез, а ему казалось, что они только что отошли от него. Поначалу небольшая коса, клином вдававшаяся в реку, надежно защищала их от свирепого северного ветра. Но едва они достигли середины, крутые волны ударили в борт этого странного сооружения, взметнули его на свои гребни и как щепку погнали по реке, все время стараясь развернуть.

— Пырей! Гришук! Табань! — кричал Степан (так звали мужика с факелом). — Остатны скосайте, скосайте!

Сам он ворочал кормовое весло-руль, стараясь вырвать паром из середины потока и «скосать» его к другому берегу, то есть пустить наискось, используя силу ветра и волн.

В эту секунду прямо над паромом зависла ослепительная бело-голубая петля. Она была столь игрива и грациозна, что решилась даже малость побаловаться своей мерцающей зыбью, то стягиваясь, то расширяясь в круги и завитушки. Люди оцепенело «ели» ее глазами, не в силах оторвать от нее взгляд. И тут — ударило. Казалось, тряхнуло всю водную толщу. Вокруг парома река зашлася голубым светом, в нос шибанул терпкий запах окалины. Рванулись на дыбы кони, яростное ржание пронзило окрест.

— Беда! — закричал Степан.

И тут все увидали, что паром несло на какие-то кусты. Гребцы схватились за весла, некоторые за длинные шесты. Поднялся крик, гвалт, неразбериха. Коцебу стоял у кареты и недоумевал: и что взбесились? Ну кусты, ну сядем на мель, чай, не утонем, коль мель, да и берег недалеко.

Увы! То были не кусты, а верхушки дубовых деревьев. Самые длинные шесты не доставали дна. Под напором волн и ветра паром крутило и швыряло, и он стонал и трещал, все более запутываясь в торчащих из воды крепких сучьях. И тут вдруг ударом накатившегося вала его подняло и правым боком бросило на довольно толстую верхушку дерева. Очередным накатом бок этот все более и более поднимался вместе с лодкой, а вторая лодка, напротив, приняв на себя весь груз, накренилась и стала заливаться водою. С резким треском рвались ивовые связи — лодки медленно расходились, с каждой минутой увеличивая крен. Наконец, паром так вздыбился, что лошади стали скользить вниз, пугаться, бить копытами. Коцебу, чтобы не скатиться в реку, ухватился за колесо кареты. «Боже, — шептал он, — вот он, час мой смертный!» И тут он увидал Щекотихина. Бледный, глаза с прищуром, губы сжаты, без фуражки, космы вразлет.

— Отстегнуть вальки, снять шлеи и хомуты! Без команды лошадей не спускать!

Он схватил багор и всадил его в черную кору дуба.

— Ко мне! — перекрывая шум реки, закричал Щекотихин. Рядом, как всегда, оказался Шульгин. Побросав весла, сюда же ринулись мужики с баграми и шестами.

— А ра-а-з-два-а-а, взяли! — командовал Щекотихин. — А раз-два-а — пошла! Пошла, братцы!..

— Ача, ача! — кричали гребцы.

Паром кряхтел, тяжко и нехотя опадал, сползая с верхушки дуба и, наконец, совсем выправился.