В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

методы подчиненных ему учителей, даже в различные воспитательные системы ;

его понятия о них часто более мешали, нежели способствовали; его взгляды

иногда были фантастичны, однако его личное благодетельное влияние на его

воспитанника было слишком сильным: он был как бы переводчиком высокой,

благородной души императрицы и ее возвышенных чувств. Жуковский был

первым человеком, который вполне оценил редкую натуру императрицы и

провозгласил ее высоким идеалом женственности. С самого рождения наследника

Жуковский был предназначен к своей высокой миссии, и он годами готовил себя

как в путешествии за границей4, так и в общении со своим будущим

воспитанником и в наблюдении над ним. Он выбрал и различных учителей из

воспитательного заведения, которое в те годы процветало в Петербурге под

руководством священника-реформиста Иоганна фон Мюральта. <...>

Великая княжна Ольга Николаевна

<...> Что же касается Жуковского, второго воспитателя Саши, то он был

совсем другим (чем Мердер. -- О. Л.): благие намерения, планы, далекие цели,

системы, много слов и отвлеченных рассуждений. Он был поэт и следовал

идеалам. Слава создателя плана воспитателя императорского наследника

досталась ему не по праву1. Меня охватывал ужас, когда он входил во время

урока и задавал мне один из своих вопросов, например на уроке закона Божьего:

"Что такое символ?" Я молчу. "Вы знаете слово "символ"?" -- "Да". -- "Прекрасно, отвечайте же!" -- "Я знаю символ веры, credo..." -- "Хорошо, что же означает

символ веры?" Мне 59 лет, и такой вопрос еще и сегодня поверг бы меня в

смущение. Что же мог ответить на него ребенок? Жуковский вслух читал маме

отрывки из своих заметок о воспитании, и после столь долгих чтений она его

спрашивала, как говорится, в лоб: "Чего же вы, собственно, хотите?" И тогда

бывала его очередь молчать. Я охотно оставляю ему прелесть чистой души,

поэтическое воображение, дружелюбное и человечное расположение духа и

трогательную веру. Но в детях он ничего не понимал. Выбирая учителей, он

оказал доверие священнику Мюральту, руководителю лучшего частного пансиона

в Петербурге2. Благодаря хорошим профессорам и практическому складу ума

Мердера рапсодические опыты Жуковского не причинили вреда. Позже я

полюбила его, когда он уже был женат на Элизабет фон Рейтерн. Этот брак

сблизил его со строгим протестантом Рейтерном и пламенным католиком

Радовицем3. Он сам, будучи православным, был мало просвещен в науке своей

церкви. Итак, он начал штудировать теологию, чтобы не уступать в дискуссиях

обоим названным достойным мужам. К этому времени Радовиц опубликовал свой

прекрасный "Диалог о бытии Бога в государстве и церкви"4. <...>

Мартин Вильгельм Мандт1

<...> Кто столь долго и подробно, как я, наблюдал состояние воспитания

при дворе, конечно, согласится со мной, если я скажу, что в длинной веренице

учителей и воспитателей, которая за 20 последних лет прошла по большой сцене

петербургского двора, можно едва выделить одну или две фигуры,

заслуживающие особенного внимания. Коротко говоря, в первую очередь к ним

принадлежит старый Жуковский. <...>

Аделъгейда фон Шорн

<...> Я едва могу вспомнить этот праздник1 -- лишь один человек, один

образ вновь и вновь всплывает в моей памяти. Я сидела у стола, раздался звонок,

и мы услышали мужской голос, доносящийся снаружи. Услышав какое-то имя,

моя мать вскочила с радостным возгласом и бросилась к двери. Большой

стареющий господин с полным удлиненным лицом, прекрасными глазами и

кротким, любезным выражением вошел с мамой в комнату. Она встретила его так

сердечно, что я никогда не забуду ни имени его, ни облика. Это был Жуковский,

воспитатель императора Александра II, один из величайших поэтов, когда-либо

рожденных Россией, и замечательный человек. Он раньше часто бывал в Веймаре

со своим воспитанником2 и очень подружился с моими родителями. Человеку

редко удается сделать столь много для возвышения и образования своего народа,

как это удалось Жуковскому. Он привил нынешнему императору

человеколюбивые чувства, и впоследствии это привело к отмене крепостного

права. Что же касается самого Жуковского, то он давно даровал свободу

крестьянам своего поместья3. <...>

Иосиф Радовиц

<...> Месяцы, которые я провожу во Франкфурте, имеют много

привлекательного для моего личного удовлетворения. Герхардт Рейтерн и

Жуковский переселились со своими семьями во Франкфурт с 1845 года1. Все, что

может дать верная дружба и проникновенная братская любовь, я нахожу в этих

прекрасных душах. Наша жизнь проходит в редкостном единении, которое

кажется просто чудом при столь различных характерах и отношении к жизни.

Наше взаимное доверие не знает границ, мы всё переживаем сообща, грустим и

радуемся друг с другом в равной мере, касается ли это одного или другого. Когда

я нахожусь в этом кружке, меня захлестывает еще чувство молодости, такое,

какое может излиться только из юной свежести и теплоты переживаний. После

того, что Бог даровал мне в жене и детях, ни за одно приобретение в жизни я не

благодарю его так проникновенно, как за эти души, которые он привел ко мне.