В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

столом перед погребцом и приготовлялся пить чай. С Фон-Визиным они были

очень коротки. Скоро принесен был большой медный с кипящей водой чайник, --

но едва только мы принялись было за стаканы, как вошел Скобелев и объявил

нам, что сейчас встретился с Толем, вследствие чего мы поспешили уйти. Для 6-

го корпуса назначена была квартира версты за три. Как 6-му, так и 7-му корпусам

должно было проходить через Полотняные заводы; отправив в назначенные для

них деревни дивизионных квартирмейстеров, Фон-Визин потащил меня допивать

чай. Мы действительно еще застали самовар и пробыли у Скобелева часа два, но в

это время наше небольшое общество разделилось на две беседы: Жуковский с

Фон-Визиным, а я со Скобелевым. Дорогой Иван Александрович меня несколько

ознакомил с значением Жуковского, в котором до того времени я видел только

скромность, доходящую даже как бы до стыдливости. После этого свидания я не

имел случая видеть его до Красного. Здесь, в три дня, что корпусная квартира

была в одном месте с главной, я каждый день виделся с ним или у Дохтурова, или

у Бологовского. В Копысе пришлось мне опять пить у него чай, по тому же

случаю, как и на Полотняных заводах, а на другой день закусывать -- по

приглашению Скобелева: этот последний праздновал три награды, им

полученные в каких-нибудь два месяца. Затем мы встречались только на пути до

Вильны, где я один раз обедал с ним у графа Ираклия Ивановича Маркова.

Теперь разъясню отношения, существовавшие между Скобелевым и

Жуковским. Вначале это было тайной; после Красного начали о ней поговаривать,

но никто не решался довести ее до сведения Кутузова, для которого помянутые

отношения оставались неизвестными до Калиша. Еще в Леташевке кто-то из

сопостояльцев Скобелева и Жуковского принес из дежурства какие-то бумаги, на

которые нужно было отвечать. Ответ на одну из них почему-то затруднял автора.

Товарищи старались помочь ему, но все как-то не клеилось. Наконец спросили

мнения Жуковского, бывшего свидетелем толков о сущности приготовляемого

предписания, и он удовлетворил их. Через несколько дней войска выступили из

Леташевки, и Жуковский был уже единственным постояльцем у Скобелева и

затем спутником в переходах, помещая его в свой экипаж. На одном из первых

ночлегов, когда дежурство еще не вернулось, Скобелеву дали что-то написать; он

принес работу к себе, но, как ни старался, не мог ее выполнить; Жуковский

вызвался написать вместо него, и бумага совершенно удовлетворила

Коновницына и Кутузова: это был первый литературный опыт Скобелева.

Коновницын обратил на него внимание и уже на каждом переходе давал ему

постепенно более и более важную по сему предмету работу; Жуковский исполнял

ее, как он впоследствии говорил Бологовскому, для развлечения от скуки. Под

Вязьмой Коновницын в первый раз поручил Скобелеву написать коротенький

приказ, который изумил всех своим слогом и ясностью, отличавшими его от всех

прочих, выходивших из дежурства. Под Красным одна из изготовленных бумаг,

поднесенных Кутузову для подписи, так ему понравилась, что он спросил

Коновницына: "Откуда, душа моя, ты взял такого златоуста?" Коновницын

отвечал, что это Скобелев, присовокупив: "Тот самый, которого княгиня прислала

при письме к вашей светлости". По словам Бологовского, и в особенности

Маевского и Данилевского, Коновницын уже знал тогда, что пишет не Скобелев,

а Жуковский, но хотел польстить князю. Как бы то ни было, но на сказанные

слова Коновницыным Кутузов ответил: "Познакомь меня с этим златоустом"3.

Скобелев был тотчас представлен, обласкан, осыпан наградами и после того в

Копысе в первый раз получил уже устное приказание написать проект какой-то

бумаги, который он и представил через несколько часов. Кутузов, выслушав

написанное, при Коновницыне и Кайсарове, принял вид чрезвычайно

недовольный и, обратившись к Скобелеву, гневно сказал ему: "В другой раз не

теряй времени на проекты и пиши прямо набело и представляй к подписи" -- и

затем присовокупил, отнесясь к Коновницыну: "Ты береги этот клад". При этом и

Кайсаров нашел удобным заметить князю, что "так и княгиня его называет".

От Копыса до Вильны написано было несколько бумаг, не имевших

особенного значения, но в Вильне Кутузов по нескольку раз в день призывал

Скобелева и задавал ему темы, которых тот положительно не понимал и всякий

раз испрашивал дозволения у фельдмаршала записывать то, что приказывалось,

на что и получал с похвалой дозволение. В Вильне были написаны: донесение

государю, приказ по армии, -- но в особенности интересны сношения Кутузова с

Платовым, относительно пожертвования отбитого церковного серебра в пользу

церкви; сношения с митрополитом и пр. Замечательно, что эти истинно

патриотические факты не нашли места в истории г. Богдановича4, хотя они есть у

Данилевского и пр.

Наконец последовала разгадка литературного достоинства Скобелева. В

Вильне, по зачислении части московского ополчения в полки, остальная вместе с

начальником оного графом Марковым получила повеление возвратиться на

родину, а армия двинулась за границу. Скобелев, уже полковник, увешанный