В Беловежской пуще

Майор Ольшевский прервал свой рассказ, поднялся с кресла, прошелся по комнате.

— Ну и как же дальше жил? — спросил Губарин.

— Многому научился, однако найти работу становилось все тяжелее. Каждый год тысячи безработных в летний сезон направлялись из родной белостокской земли в Восточную Пруссию в батраки. Двинулся и я. Трудился у богатых швабов, преимущественно у помещиков. Заработок был терпимый, однако никакой охраны труда, конечно, не было, я уже не говорю об отношении гитлеровцев к нам, полякам. В то время я уже был членом партии и получил задание установить контакты с коммунистами Восточной Пруссии. В тех условиях это было нелегкое дело. Работая в имении помещика, я через одного батрака напал на след деятельности компартии Германии в Гижицко. Так состоялось мое знакомство с немецкими коммунистами Фрицем Нойманом, Августом Селегом, Алексом Яцким.

— Именно о них ты вначале спрашивал «Ленцке»?

— Да, но он ничего о них не знал, это уже показалось мне подозрительным. В общем, три сезона я приходил сюда на заработки. Освоил немецкий язык, по-прежнему поддерживал связь с коммунистами Германии. Однако вскоре немецкий крестьянин, которого я хорошо знал, Отто Конитц был арестован за распространение коммунистических листовок. На допросе он нас выдал — известно, какие методы применяло гестапо. Вскоре меня тоже арестовали. Допросы следовали один за другим, но я ни в чем не признавался. Меня в наручниках довезли до пограничного пункта в Простках и передали в руки «дефы» как опасного коммунистического агитатора. Несколько месяцев следствия, естественно, жестокие побои, голодовки, карцер. Мое дело вел сам Пултужицкий, один из самых больших «специалистов» в Белостоке по борьбе с коммунистами. Я тогда не признался ни в чем. И хотя они мне ничего не могли приписать, я был осужден на пять лет тюрьмы, из которых отсидел почти четыре года. Старшие товарищи по заключению, люди мудрые, опытные, помогли мне за это время обогатить свои знания.

Когда началась война, я, чтобы не попасть к немцам, пошел на восток. За Львовом мы встретили части Красной Армии. Начался новый этап в моей жизни. Я вернулся в Белосток, который был к тому времени освобожден Красной Армией. Отец уже работал в местных профсоюзах, мать — в какой-то женской организации. Я вступил в ряды народной милиции, а затем меня послали в Минск, в школу НКВД.

В июне сорок первого началась советско-германская война, замешательство, отступление. Мне удалось вырваться из окружения. С артиллерийской частью я отходил до самой Москвы. В штабах частей и соединений, которые боролись с немецкими десантниками, нужны были переводчики. Из штаба дивизии меня забрал в особый отдел полковник Осипов. С того дня и началось все. О моей работе в контрразведке на фронте рассказывать тебе нет необходимости. Когда был создан Третий Белорусский фронт, меня перевели туда в контрразведку. Вот и все. Как видишь, ничего особенного в моей биографии нет.

Майор задумался и прикрыл рукой глаза. Наступила долгая пауза. Потом он продолжал:

— С момента вступления немцев в Белосток началась охота на коммунистов и людей, связанных с Советской властью. Моего отца, мать и сестру арестовали уже двадцать девятого июня. Первого июля сорок первого года они были расстреляны в лесу под Белостоком, где погибло шесть тысяч человек. Как видишь, у меня с фрицами личный счет, я с ними, видимо, долго полностью не рассчитаюсь.

— Все мы имеем подобный счет, — с грустью заметил полковник.

— Сейчас все время думаю о таких, как «Ленцке», — продолжал Ольшевский. — Какое страшное опустошение в их умах произвела идеология сумасшедших, которую проповедовала вся эта коричневая банда, начиная от Гитлера и кончая фюрерами более низкого уровня. Война проиграна. Берлин падет не сегодня-завтра, а эта дрянь, сидя в лесу около нас, не в состоянии сделать правильных выводов. Тебе не кажется, что это настоящее изуверство?

— Наверняка! — ответил Губарин. — Однако эта территория Восточной Пруссии должна быть очищена от остатков нацистов навсегда. Такой мы хотим эту землю передать Польше, которой она исконно и принадлежит.

28 апреля 1945 года в отделе контрразведки в Гижицко состоялось совещание. Полковник Губарин доложил о положении на фронтах, детально рассказал о боях в окруженном Берлине. Это вызвало горячий энтузиазм собравшихся. Все понимали, что конец войны близок.

— Через три дня, — продолжал полковник, — наступит Первое мая. Тридцатого апреля после обеда у нас состоится торжественное собрание. После него все солдаты, свободные от наряда, получат увольнительные. Офицеры, которые хотели навестить знакомых, также могут быть свободны. На наше счастье, обстановка у нас спокойная. Пусть в этот день у всех будет праздник.

Сидящий в зале «Ленцке» с трудом сдерживал охватившую его радость. Он старался не пропустить ни слова из того, что говорил полковник Губарин и что ему в это время подробно переводил на ухо майор Ольшевский.