В бесконечном ожидании

Впереди, над селом, серая полутьма постепенно рассасывалась. Небо, молодое и легкое, по-девичьи стыдливо показало краешек голубой исподницы. От Морцо косо и шустро пробежался через дорогу кургузый дождишко. Дождишко так себе — и полоску-то захватил с гулькин нос, а грузовик опять начало сваливать в канаву. Аня ничего не видела вокруг, сосредоточив внимание на слишком тесной, как всегда кажется в дождь, дороге, и едва не проскочила мимо человека на обочине.

То был Афанасий Тупалов. Измокший, грязный, он еле тащился, опирась на клюку. Аня открыла дверцу. Старик заторопился, чуть не упал. Потом он долго корячился, залезая в кабину, увечная нога скользила на мокром металле.

Аня протянула ему руку.

— Да брось! — отмахнулся старик. — Как-нибудь сам.

Первый раз Аня взглянула на него по-иному. Раньше его лицо казалось ей только свирепым, а теперь она увидела лицо страдальца — печальное, с глубоко посаженными глазами, болезненно-бледное. И она подумала, что нога у Афанасия болит, должно быть, всегда, всю жизнь, но он терпит и никому об этом не говорит.

Фуражкой испарину вытирая, Афанасий признался:

— Не чаял, что подберешь меня.

— Почему же? — удивилась Аня.

Удивилась его словам, а еще больше своему голосу: был он негромок и как бы пуглив.

— Злая ты, мне чудилось. Зло держишь долго.

— Да нет! Да вы что…

И тут с Аней что-то случилось: уронив на баранку лицо, она заплакала. Афанасий что-то растерянно забормотал.

Она припомнила, что с того самого момента, как Витька Хохлов влетел в проулок и крикнул Андрею о телеграмме, в ней словно бы затворилось что-то, и она вплоть до этой вот минуты не обронила ни слова, только разговаривала сама с собой, только думала да смотрела, как собирается в дорогу и уезжает Андрей. Все это время в груди у нее что-то копилось, копилось и только теперь прорвалось. Ане было и стыдно, что расплакалась она при чужом человеке, старике, и обидно, что слез не остановишь, и оттого плакалось еще безнадежней.

Афанасий положил ей на плечо жесткую свою ладонь, и, отвернувшись в сторону, спросил:

— Может, мне лучше уйтить?

— Нет-нет! Пожалуйста… Нет, — еле выговаривала Аня, удерживая Афанасия за рукав.

А он, не снимая руки с ее плеча, знай свое глядел в сторону и молчал. И то ли от дружелюбия этого неуклюжего, то ли от слез своих обильных, чувствовала Аня, что на душе становится легче, теплее.

Рассказы

В бесконечном ожидании

Юрию Никитину

Из тревоги росла тревога: отчего же она не пришла? Бесконечные ожидания! Вся жизнь — ожидания!

С тех пор как встретился с ней, что-то в Полякове обновилось. Даже в булочную он не мог показаться в мятой рубахе, хотя неделю назад забегал туда в трикотажных шароварах. А теперь и цветочницы, когда он проходил мимо них, зазывали его: «Молодой человек, вот гладиолус «Рим». В самый раз для свадьбы…»

Полянов осмотрелся. По-прежнему кругом было пусто. Бугор, на котором он стоял, был светел в лучах закатного солнца, а дачный поселок внизу убывал. Свидание на этом бугре придумала она. «На Камчатке» — так она пошутила. Камчатка неподалеку от их дачи… А того не знала, что назови она взаправдашную Камчатку, он бы и туда прилетел.

Бесконечные ожидания, а жизнь знай себе катит. Ивана какого-нибудь катит она по гладкой бетонке, а на долю Петра — одни ухабы. Себя Полянов причислял к Петрам. Без малого до тридцати, уже и диплом институтский имея, он все метался по свету, менял работы. Человек создан для одного дела, лишь одно существует для человека. Искал он долго и уже нашел, казалось, но тут снова — все под откос! Ему было за тридцать, когда, испытывая робость мальца, ведомого матерью первый раз в школу, он отдал свои писания на суд опытного человека. «Налицо, знаете ли, божья искра… А вот сумеете ли разжечь костер из искры — это зависит от вас».

Когда уже за тридцать и когда понимаешь, что прошлая жизнь ухлопана на пустяки, легко отрекаешься от многих соблазнов и бережешь минуты для нового, для своего, для истинного дела, вырывая эти минуты у суеты сует, у выходных и у сна. В этом яростном стремлении человек становится эгоистом, он плюет на все, что о нем говорят и думают, он видит перед собой только цель.

С прежней работы Полянов перешел сторожем в аптеку: день руки развязаны, а ночью закрылся на ключ, и опять читай-пиши хоть до самого утра. Жена его была учительницей, но охотнее рекомендовалась женой корреспондента. На рынке ли, в гостях ли, в одиночку ли на улице — вид ее всегда был красноречив: «Я жена корреспондента». Быть женою сторожа она не пожелала…