В бесконечном ожидании

Сантиметр, блокнотик, карандаш… Девушка деловито склонялась, по-художнически отходила глянуть на Полянова с расстояния, движения ее были не суетны, экономны, законченны — это очень походило на танец.

— У вас был когда-нибудь Новый год, который вы проспали? Не было?

— Але-на! — звонкий девичий голос из приемной.

— Я занята! К празднику детский сад сдавали, позвали нас окна мыть, белить-красить. Царский обед принесли — по два шницеля и компот, наелись, прилегли вздремнуть, а в шесть утра Танька: «Девочки, а Новый год?»

— Алена! — слышно было, как там, в приемной, засмеялись.

Алена выглянула из-за портьеры:

— У меня нестандартный клиент! — И вернулась к делу. — Пристает тут один, сорок восьмой третий рост. Вы смотрели «Варшавскую мелодию»? Уж больно, говорят, любовь. Теперь замерим грудную клетку. Руки, пожалуйста, приподымите. Вот так… Вы каких животных любите больше — собак, кошек или лошадей? По-вашему, самопожертвование — это что такое? У нас тут спор был… Вы бываете несправедливым? Скажите, а вы боитесь высоты? А грозы? А темноты?

Полянов стоял, нелепо приподняв руки, будто бы собрался обнять Алену, да не решался. А она между тем ловко сдунула набок челку и, обмеряя Полянова, на момент приникла к нему. У него слегка захолонуло внутри, он замер и едва сдержался, чтобы не обнять ее. Легким точным движением (танцевальное что-то!) она откачнулась и достала из кармашка блокнотик. А Полянов, опустив наконец руки, отвернулся. Чтобы не выдать себя…

Дней через десять он с надеждой отправился на примерку, но Алены в этот раз не было. Вместо нее вокруг Полянова кружил старикашка Лев Ароныч. «Ай, какой славный пиджак!» — то и дело восклицал он. Еще дня через три Полянов пошел за готовым заказом, но и в этот раз не застал девушки. И он решил: не судьба.

Уже и зима прошла, и весна расцвела, Полянов весь по-прежнему был в своей работе. Алена постепенно забылась, будто и не было. Но судьба оказалась не той, которую он себе предсказал и с которой смирился. Он жил в большом районном селе, как всегда у старушки, и вечером Первого мая пошел в парк, поглазеть на праздничный люд. По случаю трех выходных кряду из городов хлынули истосковавшиеся по весне, в селе сделалось пестро и весело. Центром притяжения в парке оказалась танцевальная площадка — огороженный пятачок с четырьмя неоновыми светильниками.

Здесь-то он и увидел Алену. Она! Полянов верил и не верил. Он настолько обрадовался, что сразу подойти к ней не смог, а, прислонившись спиной к ограде, долго смотрел с расстояния. Как могло случиться, что в суете и в заботах он чуть было не потерял ее? Оказывается, все это время она в нем жила — помимо его сознания.

Дни и месяцы с зимы до мая, эти серые без просвета, унылые без отрады, длинные и холодные будни — все забылось-развеялось в один миг, и Полянову въявь представилось, что их тогдашняя встреча сейчас продолжается. Тогда она одна танцевала вокруг него, с сантиметром, а сейчас они танцуют вместе — только и всей разницы.

— Скажите, а если бы, как в сказке, исполнились три ваших желания, что бы вы попросили? Вы когда-нибудь были на ипподроме? Или вот еще интересно: вы любите разговаривать сами с собой?

Всё — как тогда! Встреча их продолжается. Полянов засмеялся от радости. Алена взглянула на него долгим взглядом и не стала спрашивать больше ни о чем. Зато Полянов разговорился. Он говорил, говорил, никак не мог наговориться, совсем заболтался. Алена слушала его со странным, с обязывающим и как бы даже озадачивающим вниманием.

Неожиданно все четыре светильника погасли, радиола потешно сползла в низы и замерла на полутакте. Тут все заулюлюкали, засвистели — совсем как в кинотеатре, когда обрывается лента. Но скоро все увидели, что в зените, прямо над головой, стоит месяц — большой, ясный и круглый. Ни дымка, ни единое волоконце от облака не мешали ему показать своей полноты. Танцующие как были парами, так парами и примолкли, запрокинув головы. Все смотрели на месяц в немом изумлении.

Алена подставила лицо под свет, как подставляют его под теплый, благодатный дождь. Казалось, если погладить сейчас это лицо, оно окажется мраморно гладким и мраморно прохладным. Полянов едва удержался, чтоб не сделать этого — не погладить. А лицо ее между тем клонилось все ближе. Чуточку нагнись, прильни, и никто-никто тебя не осудит, даже и не увидит никто — все вокруг беззастенчиво целовались.

Может, и она ждала поцелуя?