В Бездне

Но ведь Эльза сама выбрала путь православия! Как же она хотела одновременно быть матушкой и при этом плевать на своего батюшку? Причём тот ничего и не требовал. Обычно на всё в таком доме должны брать благословение у священника. В доме Адлеров и близко ничего подобного не было. Герберт, наоборот, думал, что по доброте или пагубному человекоугодию слишком всех распустил. А тут такая новость: тиран!

Официальным мотивом её желания развестись были невозможные условия жизни. Герберт предложил: «Давай изменим жизнь. Прихожане хотят купить для нас другой дом поменьше, а этот оставить под приют», — но Эльза позвонила им и велела не делать этого. Герберт озвучил другой вариант: «Если хочешь, давай снимем отдельную квартиру и будем в ней жить», — но и на это получил отказ. Любые попытки что-либо изменить пресекались на корню. Эльза жаждала мести и крови за свою, по её мнению, неудавшуюся жизнь.

Впоследствии выяснилось, что она ушла в государственное заведение, ведь в этой стране всё происходило по правилам: если женщину с ребёнком обижали, она имела право на соцобеспечение и недорогое субсидированное жильё. Герберт много раз наблюдал ситуацию, когда женщины используют систему, чтобы получить от государства жилплощадь по очень низкой цене.

Эльза начала провоцировать жильцов, рассчитывая, что они нанесут ей обиду. На Герберта в этом плане было мало надежды, он в то время являл собой саму кротость, поэтому женщина переключилась на живших в доме людей. В свою очередь, эти бывшие бездомные были очень нервными.

В один прекрасный день жена пришла домой со стеклянными глазами. Видимо, она с кем-то обсуждала, что в случае отсутствия доказательств того, что её обижают в собственном трёхэтажном доме, ей не дадут субсидированного жилья. Эльза сцепилась с одной женщиной, никто даже не слышал, что они друг другу сказали. Супруга немедленно позвонила в полицию и заявила, что её обижают, просила приехать и спасти её. В приюте не хватало только полиции!

Герберт взял трубку и заверил: «Эта женщина сейчас уедет». В это время жена уронила кастрюлю. Полицейские на том конце провода закричали: «Что у вас происходит?! У вас драка, мы срочно выезжаем!». Герберт уговорил жену взять трубку и ответить: «Нет, ничего не происходит, можно не приезжать».

Это произошло в выходной, ни в одной гостинице не было мест, и отправить женщину было совершенно некуда. Герберту пришлось два с половиной часа везти её к знакомым, чтобы где-то поселить. На обратном пути он понял, что добром это не кончится, жена обязательно привлечёт к делу полицию или сотворит что-то худшее. Тогда Герберт снял себе комнату, приехал и сообщил, что будет жить отдельно, на что Эльза ответила: «Не надо, я уйду сама». Через несколько дней она с детьми куда-то исчезла, солгав, что едет жить к прихожанам, у которых больной ребёнок.

Герберт подумал: «Хорошо, пусть ухаживает за ребёнком, это не так уж страшно». В дальнейшем оказалось, что ни к каким прихожанам Эльза не поехала, а заявила властям, что её обижают, и поселилась в государственном приюте. Через некоторое время ей предоставили великолепную двухэтажную квартиру, за которую практически не нужно было платить. Люди давно привыкли к этой системе, для большинства ожидание в очереди на жилплощадь занимало пять-шесть лет. Но если человека обижали, он получал жильё гораздо быстрее. В случае с Эльзой дело было вовсе не в везении — ей посодействовал работающий в муниципалитете инспектор, возможно, даже не поставив женщину в известность.

Итак, жена легко и просто обменяла Герберта на квартиру, имея трёхэтажный дом. Такому ходу её научили проживающие в доме Адлеров люди; они и сами всё время прибегали к подобному методу.

Как же Эльза объясняла и представляла себе этот расклад? Она полагала, что всё останется как прежде: батюшка будет продолжать служить, она станет приезжать и петь в хоре. Здесь отчётливо проявилось всё её лицемерие: как же Герберт теперь сможет служить, если ему стало противно жить? Как она сможет петь в хоре, когда предала мужа?

Герберт больше не мог совершать литургию, не мог стоять перед престолом Божьим. Он был слишком ошарашен происходящим и понимал, что вернуть прежнее благоговение уже не сможет. Эти чувства выливались в стихи: