В Бога веруем

С обувью в родном городе засада, вы знаете: заплатишь двести гринов, но ни в чем не уверен. Со всем остальным — джинсами, трусами и сосисками — тоже нет уверенности, но обжопиться с шузом больнее всего. Обувь первой принимает удар всех стихий, включая мента при исполнении: тот тоже сперва смотрит на ботинки, а уже потом, если нужно, в глаза. Глаза — это ресурсы духа, состояние сознания; ботинки — платежная ведомость. Кредит доверия и просто кредитка. Следствие и причина.

— Да ладно, — говорит Евгений.

Ах, лапа! Неужели ему хочется поговорить обо всем таком и судьбах мироздания? Вы смеетесь, незлобивый друг! Вы говорите, что со столь прискорбным зудом нужно ходить на заседания Философско-религиозного общества и щупать воду, мокрая ли, в кругу таких же страстотерпцев, отнюдь не докучая друзьям. Все это так, но поверьте, и приличные люди порою размышляют по ночам в подушку о смысле жизни. Они стыдятся говорить вслух: зло, добро — абстракциями такого рода легко оперируют только школьные учителя, политики и прочие персоны гомерической бессовестности, — но непроизнесенные слова мучительно застревают в сердце, вообще в теле, и бедному телу очень плохо.

— Да вот, — говорит Евгений небрежно, — Лизе тут сочинение нужно написать, о добре и зле. Как ты думаешь, зло сильнее?

— Интересно, — говорит Негодяев, — с каких это пор ты пишешь ей сочинения. А чем они друг от друга отличаются?

Манихеи верили в непобедимость зла, но не хотели ему служить. Как ответить на вопрос об отличиях? Ложь отличается от правды только тем, что не является ею, вы помните.

— Ситуативно, — говорит Евгений, подумав.

— Как вода и снег, — и Негодяев улыбается. — Тогда это одно и то же. Пока добро, оно слабее. А как победит, уже не добро. То, что побеждает, и есть зло. Но было добром до того, как победило.

Евгений думает.

— Значит, сильнее, — говорит он.

— По определению, — говорит Негодяев. — У тебя шнурок развязался.

“Ну так завяжи”, — сказали бы мы на месте Евгения. Вот еще фокусы; что он о себе возомнил, этот maitre de plaisir, прихлебатель, гондон, недостойный человек. За чей счет ты такой крутой и чью супругу тру-ру? А ситуативно он прав: добро, зло — открой только рот, сгоришь потом от стыда.

Может быть, Евгений еще не разобрался, что к чему. Откуда ему было знать, и не у супруги же спрашивать. Кроме того, помыкать людьми так сразу не научишься, и сверх навыка здесь необходимы присутствие духа и знание психологии. Это бичом отвлеченной сатиры легко размахивать, а в глаза кого назови гондоном: а ну как тот крикнет: “нет, я не льстец?” — и кулаком тебе в ухо. Поэтому те, кто в психологии разбирается, ходят с охраной. Решив загадку мироздания подручными средствами.

Да? знаете, нам кажется — как бы это сказать, — что у вашего героя проблемы сексуального характера. Это вы почему так решили? Ну смотрите: женился рано, вынужденно и на стерве. (Угу; три слагаемых успеха в семейной жизни.) Раз он до сих пор от нее не ушел, значит, просто некуда. Будь с ним все в порядке — обязательно бы нашлось, куда. С психологией у всех плохо, но это неважно, если нет проблем в постели. Да? так, может, он потому и не уходит, что с этим у них все в порядке. А почему она тогда — ну, вот так? А, ну это от избыточности темперамента. Вот сучка, Эй, полегче! Что вас так завело? Наверное, сами с рогами.

о двух вистах на восьмерной

Негодяев, между прочим, сказал умную вещь. Чуть только добро осознает мощь своих кулаков — все, прощай. Когда это происходит, где точка кипения — зафиксировать невозможно. Предугадать невозможно. Предотвратить тоже. А что можно сделать? Ничего. Принять к сведению, как и все остальное. Как смену сезонов, восход солнца, состояние сингулярности, народную мудрость и всю абсурдность существования, которое соединило в себе тело и душу.

— Горе той плоти, которая зависит от души, — сказал Аристид Иванович, — и горе той душе, которая зависит от плоти.

— Нельзя требовать от людей слишком многого, — заметил на это Негодяев. — И чему может помешать такая душа, как у них?

Аристид Иванович улыбнулся.

— Не знаю, — сказал он, — поверите ли вы мне, но я от людей не требую вообще ничего. Я просто мечтаю.

— О чем?

— Ни о чем. В этом весь смысл мечты. Когда речь идет “о чем”, не мечтают, а добиваются.

“Однако”, должен был подумать Негодяев. Вслух он сказал:

— Восемь без козырей.

— Однако, — сказал Аристид Иванович. — Вист.

— Вист, — сказал и Евгений. Нашел тоже случай продемонстрировать силу характера.

Ах, как мило: пишут пулю и базарят о том о сем. Два виста на восьмерной — это всегда похвально, но вечер, свет, тепло, благородные напитки на маленьком столике смягчают сердца и язык. Аристид Иванович не комментирует. Аристид Иванович прихлебывает густой красный портвейн. Здорово. Великолепно.

— Иному человеку его собственная душа становится столь чужой, что он падает замертво, когда приходит срок увидеть ее, — говорит Аристид Иванович. — Женя, зачем же вы червей снесли?

— Зачем Женя вообще вистовал, — говорит Негодяев. — Реально замертво?