В дебрях Африки

И хотя Стась уверил его, что никто из окружающих не понимает по-английски, он понизил голос:

– Мне незачем тебе объяснять, что это вовсе не измена, не отступничество. В душе каждый остался тем, чем был… Перед насилием нужно склониться, хотя бы для виду… Защищать свою жизнь – долг всякого человека, и было бы безумием, даже грехом, подвергать ее опасности – из-за чего? Из-за одной внешности, из-за нескольких слов, от которых мысленно ты можешь отречься в тот самый момент, когда их произносишь. А ты должен помнить, что в твоих руках не только твоя жизнь, но и жизнь твоей маленькой спутницы, которою ты не имеешь права распоряжаться. Могу тебя уверить, что никто не посмеет тебя винить, так же, как и всех нас…

Говоря так, грек, может быть, старался обмануть свою совесть, но его самого обманывало, в свою очередь, молчание Стася, которое он в конце концов принял за страх. Он решил придать ему немного бодрости.

– Вот дома Махди, – сказал он. – Он предпочитает жить в этих деревянных сараях в Омдурмане, чем в Хартуме, хотя там он мог бы занять дворец Гордона. Ну, смелее же! Не теряй головы! На вопросы отвечай бойко и бесстрашно. Они ценят здесь храбрость. Не воображай, что Махди сразу заревет на тебя, как лев. Нет! Он всегда улыбается, – даже тогда, когда не думает ничего доброго.

Сказав это, он крикнул толпе, стоявшей перед домом, чтоб она расступилась перед гостями пророка.

XVIII

Когда они вошли в покой, Махди лежал на мягком ковре, окруженный женами, из которых две обмахивали его опахалами из больших страусовых перьев, а две другие легонько щекотали подошвы его ног. Кроме жен, присутствовали только халиф Абдуллаги и халиф Шерит, так как третий, Али, сын Хелу, отправлял в это время войска на север, в Берберию и Абу-Хаммед, завоеванные незадолго перед тем дервишами. При виде вошедших пророк отстранил жен и присел на ковре. Идрис, Гебр и два бедуина пали ниц, а потом встали на колени со скрещенными на груди руками. Грек подал знак Стасю, чтоб он повторил то же самое, но мальчик, сделав вид, будто не заметил этого, поклонился лишь и так остался стоять. Лицо его было бледно, но глаза ярко горели, и по всей его осанке, гордо поднятой голове и по сжатым губам легко было угадать, что что-то большое произошло в его душе, что неуверенность и опасения прошли, что он пришел к какому-то непоколебимому решению, от которого ни за что не отступится. Грек это понял, по-видимому, так как в чертах его лица отразилась глубокая тревога. Махди окинул обоих детей мимолетным взглядом, озарил свое заплывшее лицо обычной улыбкой и обратился сначала к Идрису и Гебру.

– Вы приехали с далекого севера? – сказал он.

Идрис поклонился до земли.

– Да, о Махди! Мы принадлежим к племени дангалов и потому мы покинули свои дома в Файюме, чтоб ударить челом и припасть к твоим благословенным стопам.

– Я видел вас в пустыне. Ужасный был этот путь, но я послал ангела, который бодрствовал над вами и оберегал вас от смерти и от руки неверных. Вы его не видели, но он неусыпно следовал за вами.

– Спасибо тебе, искупитель.

– И вы привезли Смаину этих детей, чтоб он обменял их на своих, которых турки держат в плену вместе с Фатьмой в Порт-Саиде?

– Мы хотели служить тебе.

– Кто служит мне, служит собственному искуплению; вы открыли себе этим путь в рай. Фатьма мне родственница… Но, право, говорю вам, когда я покорю весь Египет, моя родственница и ее дети все равно получат свободу.

– Так сделай с этими детьми, что угодно твоей воле, о, благословенный!..

Махди опустил веки, потом опять поднял их, ласково улыбнулся и кивнул Стасю:

– Подойди сюда, мальчик.

Стась сделал несколько шагов вперед энергичной, точно военной, походкой, поклонился вторично и, выпрямившись, как струна, посмотрел прямо в глаза Махди и ждал.

– Рады ли вы, что приехали ко мне? – спросил Махди.

– Heт, пророк. Нас похитили против нашей воли от наших отцов.

Этот простой ответ произвел заметное впечатление и на привыкшего к подобострастию и лести властелина, и на окружающих. Халиф Абдуллаги нахмурил брови, грек закусил усы и стал ломать свои пальцы. Но Махди не переставал улыбаться.

– Но зато вы находитесь у источника истины, – сказал он. – Хочешь ли ты испить из этого источника?

Наступила минута молчания. Махди, полагая, что мальчик не понял вопроса, повторил его яснее:

– Хочешь ли ты принять мое учение?

Стась ответил:

– Я не знаю твоего учения, пророк; если бы я его принял, я сделал бы это только из страха, как трус и низкий человек. А разве тебе угодно, чтоб веру твою исповедовали трусы и низкие люди?

Говоря это, он все время смотрел в глаза Махди. Воцарилась такая тишина, что слышно было жужжание мух. Но в то же время свершилось нечто необычайное: Махди смутился и не сразу мог найти, что ответить. Улыбка сошла с его лица, которое приняло озабоченное и недовольное выражение. Протянув руку, он взял тыкву, наполненную водой с медом, и стал пить, но ясно было, что только для того, чтоб выиграть время и скрыть свое смущение.