В действующей армии

Грустно и главное дело тяжело, тяжело, что чувствуешь себя бессильным сообщить что-нибудь новое, интересное, а составлять из этих «крох», перепадающих на нашу долю известий, при описанной мною обстановке — труд каторжный, да пожалуй и… бесполезный.

Кое-что ещё можно воссоздать в смысле картины боя от раненых солдатиков, но легкораненых быстро эвакуируют в Мукден и Харбин, а здесь, в Ляояне, оставляют лишь тяжелораненых, которых затруднять вопросами жаль.

Замечу, кстати, что есть большая разница в изложении сибирского и русского солдата.

Рассказ последнего всегда точнее и обстоятельнее.

Большинство этих рассказов могут, увы, пригодиться только для истории войны.

Итак бьёшься с утра до вечера в пыли, в жару, в погоне за новостями, а душной ночью пишешь, чувствуя, что у тебя нет для этого ни малейшей почвы.

Тёмная, жаркая, душная ночь глядится в открытую дверь фанзы.

Воздух пропитан каким-то неуловимым, но нестерпимо отвратительным чисто китайским запахом.

Звуки этой ночи тоже отталкивающе неприятны.

Трещат цикады, квакают лягушки и этот негармонический концерт аккомпанируется заунывным звоном гонгов, не то призывающих китайцев к молитве, не то быть может собирающих их на таинственную беседу, и лаем голодных собак.

Говорят, что в кумирнях, под видом молитв, они собираются по ночам для обсуждения вопросов, касающихся не одной религии, но и политики.

Кумирня, в которой живём мы, посвящённая Богу войны, запущена и оставлена и, конечно, ввиду соседства нас, европейцев, не служит местом таких собраний.

Зато она набита китайцами, больными, прокажёнными, которых близость не особенно приятна.

Они собираются в неё со своими «одрами» и покоятся сладким сном у подножие своих идолов.

Иногда сон этот лихорадочен — слышится бред.

А в других кумирнях, быть может, в настоящее время обсуждается отношение к японцам до сих пор мнящих себя победителями.

Недаром они уплачивают корейцам и китайцам за купленный провиант квитанциями будущей русской контрибуции.

Уже ими определена и сумма этой контрибуции.

Пятьсот миллионов иен!

Не понимаю, отчего так мало?..

Определены и условия, которые Япония предложит России, когда та будет просить у неё мира.

Границей России, по мнению японских дипломатов, собственно говоря, должен быть Байкал…

Но Япония снисходительна, она согласится на прирезку России клочка Монголии… пустыни Гоби или Шамо.

Вот с каким великодушным врагом мы имеем дело.

Остаётся только благодарить.

В Маньчжурии же они заведут свои собственные порядки.

Недаром Ояма уже возведён в сан маньчжурского вице-короля.

Кстати об Ояме — он, оказывается, жив и здоров, несмотря на то, что о его погибели телеграфировали во все газеты, а в «Вестнике Маньчжурской Армии» так картинно было описано его самоубийство на гибнущем транспорте, во избежание русского плена.

Остаётся пользоваться слухами, а от этого и происходят сообщения вроде гибели 30.000 японцев во время штурма Порт-Артура.

Оказалось теперь, что 30.000 японцев действительно погибло, за всё время осады крепости.

Кто бросит в нас камень за то, что мы сообщили известие, которое переходило в Ляояне у всех из уст в уста и которое так обрадовало наболевшее истинно русское сердце.

Переходя к текущим военным событиям, могу сообщить, что на юге идут лишь мелкие перестрелки и, как слышно, произойдут некоторые чисто служебные перемены.

Поехал было в Дашичао, но очутился снова в Ляояне и пишу в своей грязной фанзе.

Объясняется это очень просто.

Я вернулся с половины дороги, так как мне на встречу попался поезд командующего армией, который со всем своим штабом ехал в Ляоян.

В Дашичао мне делать было нечего.

Сегодня мне передавали душу потрясающий рассказ.

Источник самый достоверный.

После первого боя под Хаяном в восточном отряде, некоторые раненые русские и японцы, упавшие в кустах, не были усмотрены, а найдены лишь спустя несколько дней, живыми, но с уже загнившими ранами, в которых копошились черви.

Они конечно отправлены были в военный госпиталь.

— Пролежать несколько дней без помощи, голодными… Это ужасно! — воскликнул я.

— Конечно! — согласился со мной присутствовавший при разговоре врач. — Но это безболезненно и неопасно…

— Как не опасно!

— Конечно, рану сейчас же обмоют, дезинфицируют, и опасность зависит только от качества раны… Если же человек остался жив в течении нескольких дней без помощи, то значит рана не особенно опасная…

В этом замечании высказалось высшее хладнокровие врача.

Я не мог рассуждать так и всё-таки повторял, как повторяю теперь:

— Это ужасно!..

По словам того же врача, японцы оказываются очень выносливы и живучи.

В здешнем 13 военном госпитале находится пленный японец, получивший пять ран и одну из них в живот.

Он теперь уже ходит, кланяется, улыбаясь, и благодарит за уход.

Наши солдатики, по отзывам всех врачей, ведут себя героями.

Они прямо-таки, после перевязки даже довольно серьёзных ран, ни за что не соглашаются оставаться в госпиталях и лазаретах.

— Мне уже дозвольте, ваше благородие, к товарищам… — говорят они.

И никакие убеждения на них не действуют.

— Нет, уж дозвольте…