В дни мировой войны. Мемуары министра иностранных дел Австро-Венгрии

Почти все перемены кабинета проходили аналогичным образом: оппозиция, желавшая захватить власть, начинала играть угрозами и революцией. Выставлялся любой лозунг, любое совершенно невыполнимое требование, и он тотчас же находил страстных защитников, поднималась сильнейшая агитация в его пользу. Правящая партия, которая, конечно, не могла выполнить этого требования, уходила со сцены, а оппозиция, получившая бразды правления в свои руки, уже не думала о том, чтобы сдержать данные обещания. Старый король отдавал себе ясный отчет в этой игре и всегда давал оппозиционной волне подняться до тех пор, пока она не грозила затопить его правительство; тогда он менял его, и игра начиналась снова.

В Румынии господствует обычай, чтобы каждая партия, захватившая власть, сменяла бы весь административный аппарат чиновников вплоть до последнего лакея. Это вечное передвижение, возведенное в правило, имеет явно дурные стороны. Но в общем нельзя отрицать, что оно целесообразно, поскольку делает совершенно излишним применение насильственных средств. В 1913 году министерство Братиану село в седло правления именно по вышеописанному методу. Майореску правил к полному удовольствию короля и мирного населения страны. Он только что успел одержать дипломатическую победу, которую румыны считали чрезвычайно важной, а именно – завоевать Добруджу и заключить Бухарестский мир, когда Братиану выступил с требованиями крупных аграрных реформ.

Эти аграрные реформы являются одним из коньков румынской политики, которым все партии всегда пользуются, как только речь идет о том, чтобы запрячь несчастных обнищалых крестьян в колесницу чьей-либо агитации. Этот маневр всегда прекрасно удается благодаря невысокому умственному развитию крестьянского населения Румынии, оно все снова и снова эксплуатируется той или иной партией, и снова попросту отстраняется, как только цель бывает достигнута. Так же и Братиану, усевшись в седло, и не подумал сдержать собственные обещания, а спокойно продолжал придерживаться курса, проложенного Майореску.

Но все же оказалось, что по вопросам внешней политики гораздо труднее иметь дело с Братиану, чем с Майореску, потому что первый стоял за западноевропейскую ориентацию и в глубине души был германофобом. Одно из существенных различий между либералами и консерваторами всегда заключалось в том, что либералы воспитывались в Париже и говорили только по-французски, а не по-немецки, тогда как консерваторы, по примеру Кароля и Майореску, были берлинской школы.

Так как идея ввести во внутреннюю венгерскую политику такие изменения, которые окончательно прикрепили бы к нам Румынию, оказывалась неосуществимой, то вполне естественно, что совершенно автоматически всплыла другая идея о замещении Румынии Болгарией. Мысль эта, которая была особенно симпатична графу Тиссе, оказалась жизнеспособной, потому что после Балканского мира 1913 года возможность какого-либо политического соглашения между Румынией и Болгарией была совершенно исключена, и наш союз с Софией немедленно бы толкнул Румынию в противоположный лагерь. Но по вышеозначенным причинам ни Берхтольд, ни престолонаследник, ни император Франц-Иосиф не хотели бы пойти на такой шаг, и поэтому все осталось по-старому – симпатии Румынии не были завоеваны и она не была заменена Болгарией. Вена удовлетворилась тем, что предоставила дальнейшее развитие дел будущему.

Со светской точки зрения год, проведенный мною в Румынии перед войной, был довольно приятным. Отношения австро-венгерского посланника как ко двору, так и к многочисленным боярам были весьма дружелюбны и сердечны, и никто тогда не поверил бы, какие потоки ненависти скоро хлынут к австро-венгерским границам.

Когда началась война, светская жизнь также изменилась, как видно из следующего примера. В Бухаресте жил один обер-лейтенант, принц Стурдза, известный своей экзальтацией и фанатизмом, он был органическим и смертельным врагом Австро-Венгрии. Я лично его не знал, и у нас с ним не было ничего общего, но несмотря на это, он в один прекрасный день начал газетную кампанию против меня как представителя двуединой монархии. Так как я, разумеется, не реагировал на его статьи, то он написал мне в газете «Адверул» открытое письмо, в котором заявлял, «что при первом удобном случае он даст мне публичную пощечину». Я телеграфировал Берхтольду и просил у императора разрешения вызвать этого человека на дуэль – так как он был офицером и, следовательно, по нашим понятиям от него можно было требовать сатисфакции. Император Франц-Иосиф велел передать мне, что совершенно недопустимо, чтобы посланник дрался на дуэли в стране, где царят готтентотские нравы, и просил меня обжаловать это дело перед румынским правительством. Я тогда пошел к Братиану, но он сказал, что ничего сделать не может. По законам и обычаям страны иностранный посланник беззащитен против подобных оскорблений. Если бы Стурдза привел свои угрозы в исполнение, его бы арестовали, но до тех пор немыслимо ничего предпринимать.