Я отвечал ему 5 марта нижеследующее:
«Дорогой друг.
Я никак не могу согласиться с твоим взглядом на вещи. После первой ноты по поводу “Анконы” мы повернули вспять и объяснили во второй ноте, что “по существу согласны с германской точкой зрения” – это была открытая уступка и замаскированное согласие.
Я совершенно не верю, что адвокатские ухищрения способны оглушить американцев, и если бы мы стали отрицать факт этого данного согласия, то нам от этого, конечно, не было бы лучше.
Во-вторых же, – и это важнее всего – вообще нет никакой возможности удержать американцев от войны, раз они ее хотят. Или они идут определенно к войне – и тогда никакие ноты не помогут, или они ищут выхода из опасности войны – и в таком случае они найдут его в нашей ноте.
Вот что я хотел сказать по существу. Выполнить твое требование было технически невозможно. Составить ноту было не так просто: я ее совершенно изменил, затем его величество пожелал познакомиться с нею; он принял мои изменения и санкционировал их; а Пенфильд тем временем торопил меня и даже телеграфировал уже за неделю в Америку, чтобы успокоить своих сограждан; приходилось также примирять и немцев с предпринятым шагом.
Ты знаешь, как я люблю обсуждать с тобой самые важнейшие вопросы, но ultra posse nemo tenetur[18]
– было физически невозможно еще раз переделать все заново и подготовить согласие его величества на новое решение.На это я получил 14 марта следующий ответ Тиссы:
«Дорогой друг.
От всей души радуюсь блестящей удаче твоего aide-memoire [Тисса имеет здесь в виду решение, принятое тогда Америкой не порывать с нами сношений], но она все-таки не изменяет моего прежнего мнения, что мы напрасно сознались в том, что мы сделали уступку. В дальнейших стадиях развития нашей политики это признание может иметь серьезные последствия, а между тем было вполне возможно пока этой темы не касаться.
Ты, верно, находишь меня очень упрямым? Я не хотел умолчать об этом и закончить нашу полемику, чтобы ты не считал меня лучше, чем я есмь на самом деле. До свидания.
Тисса согласился на подводную войну с большой неохотой, он терпел ее только на основании vis major[19]
, потому, что мы не могли помешать германскому военному командованию пойти на этот шаг и потому, что, подобно мне, он был убежден в том, что отказ от него не принесет нам ни малейшей выгоды.