В дни торжества сатаны

— Есть препятствия, с которыми не в силах справиться человек даже такой энергии, как я. Этот каналья Стивенс умудрился подобрать таких людей, пропаганда между которыми совершенно невозможна. Это какие-то фанатики капиталистического строя и всех, связанных с ним, буржуазных мерзостей. Этих тупоголовых ослов не только невозможно заставить изменить взгляды на вещи, но с ними прямо опасно разговаривать. При малейшем намеке на интересующую меня тему они или прекращают разговор или начинают смотреть такими волками, что рука сама собой тянется к карману за револьвером. Этакие кретины! Они, видите ли, вне себя от счастья, что вовремя убрались с проклятого континента. Им, видите ли, ничего не нужно, они довольны свыше меры своим положением, существующим на острове порядком, а особенно досточтимым, высокоуважамым сэром Джоном Гарвеем. Если бы не он-де, так они все бы погибли и все потеряли бы. А теперь они ведут сытую, привольную, спокойную жизнь, а когда на континенте, наконец, восстановится нормальный порядок, каждый из них получит по сто тысяч долларов и волен делать, что ему заблагорассудится. Вернуться на континент, жить на острове или ехать в любую страну мира.

Что же касается приверженцев и распространителей всяких безумных идей, то их надо просто всех до одного линчевать. Вот что говорят эти идиоты. И это мысли матросов, рабочих, конюхов. Вообще, простых людей. Чего же ждать от остальных? Если я только заикнусь о перевороте — они мне свернут шею, как цыпленку.

Бедный Жорж, он был очень расстроен. Во мне же, наоборот, ликовала самая буйная радость. Но я ничем не выказала ее. Напротив, я совершенно равнодушно спросила:

— Что же ты теперь намерен предпринять?

— Этого я тебе сейчас не скажу. Я могу посвятить тебя только в план предварительных действий. Мне необходимо узнать три вещи: точное местоположение острова, точную цифру состояния мистера Гарвея и место, где хранится все золото.

И, в упор смотря на меня тем взглядом, который всегда лишал меня сразу и силы воли и способности оказывать сопротивление, Жорж медленно и твердо проговорил:

— Эти сведения должна узнать для меня ты.

— Что ты говоришь? — едва была я в состоянии произнести. — Что ты говоришь, как могу я узнать то, что составляет величайшую тайну мистера Гарвея?

Он усмехнулся.

— На то ты женщина, моя милая. И притом молодая и красивая женщина. Не мне указывать тебе пути к достижению цели. Ты можешь и должна мне все это узнать. Понимаешь, должна. А остальное — твое дело. Могу сказать только еще следующее: ты знаешь, что в таких вопросах я вообще не очень строг; ну а с сегодняшнего дня я закрываю глаза на все. Слышишь, на все. Ведь тебе же нравится мистер Гарвей? Не отрицай — я чувствую, что это так. Ну вот тебе и предоставляется случай совместить приятное с полезным.

Такой наглый цинизм взорвал меня.

— Ты… Ты предлагаешь мне… О, Жорж, я знала, что ты негодяй, но никогда не предполагала, что ты пал так низко. Этого не будет никогда.

— Это будет, потому что я так решил, Мара.

— Ты с ума сошел! Но это невозможно уже потому, что я совсем не нравлюсь мистеру Гарвею. Ты сам видишь, что уже несколько дней он положительно избегает меня. Я не только не желаю, но прямо не в силах исполнить твое требование.

— Тем не менее, ты исполнишь его. Или… Ты, кажется, достаточно хорошо знаешь меня?

Я ли не знала Жоржа!

Боже, когда Ты освободишь от власти этого человека мою душу и мое тело?

— Хорошо, Жорж, — сказала я. — Постараюсь узнать все, что тебе нужно.

Я согласилась. Но одновременно твердо решила, что даже в том случае, если мне удастся снова завоевать расположение мистера Гарвея — я не сделаю ни малейшей попытки выведать у него то, что так интересовало Жоржа. Лучше ложь, чем такая низость.

20 августа.

Мистер Гарвей по-прежнему держится в стороне. Это для меня двойная пытка. Во-первых, потому, что я действительно страдаю, не видя милого моему сердцу человека, а во-вторых, потому, что Жорж из-за этого положительно отравляет мне жизнь. Он уверен, что я нарочно не делаю попыток сближения с мистером Гарвеем. Он страшно груб со мной, постоянно устраивает мне сцены. Однажды даже ударил меня. Это животное дошло уже и до этого. Я чувствую себя страшно одинокой, беспомощной и несчастной. Глаза мои распухли от слез и никакие ухищрения косметики не в состоянии придать векам их нормальный вид. Кажется, Джефферсон уже обратил на это внимание. По крайней мере, я несколько раз ловила на себе его пристальный взгляд.

Мой принц, мой принц! Неужели же ты ничего не чувствуешь и не замечаешь? Или, может быть, не хочешь заметить?

3 сентября.

Сегодня для меня блеснуло солнце. Его лучи прорвались сквозь окутывавший меня мрак так неожиданно, засверкали так ярко, что мне до сих пор кажется сном все то, что произошло в этот день. Мой принц вернулся. Мало того, что вернулся. Он несколько раз горячо поцеловал меня и при этом сказал, что любит меня так, как не любил никого и никогда в жизни. Если это сон, то я хочу, чтобы он длился вечно.