В доме на холме. Храните тайны у всех на виду

Когда под конец первой смены Рози вышла во двор и обнаружила, что утро кануло, и день канул, и настала ночь, она также обнаружила, что толпы — терпеливо ждущих пациентов, терпеливо ждущих родственников, терпеливо ждущих неизвестно чего людей — куда-то исчезли. Приняты другими врачами? Поглощены другими отделениями? Исцелились и отправились по домам? Просто отправились по домам? Она не знала. Трудно было представить, куда все подевались. Еще труднее представить, что обо всех них позаботились. Но Рози слишком устала, чтобы ломать голову над этой загадкой. Ей нужно было найти Клода и узнать, как прошел его первый день. Был ли он таким же чуждым и одновременно привычным, как у нее? Таким же знакомым, и неизведанным, и стремительным? Все ли у него в порядке?

Но, сделав первые шаги к дереву, под которым утром оставила свой велосипед, она поймала себя на мысли, что больше, чем аппаратов, и лаборатории, и лекарств, и стерильного постельного белья, ей не хватало Пенна. В этой клинике не было комнаты ожидания как таковой, но если бы и была, в ней не было бы его — ждущего, чтобы рассказывать свои истории и выслушивать ее; ждущего забрать ее домой под конец долгого дня, наполненного пациентами и прозой, чтобы они могли разговаривать, и быть вместе, и заниматься любовью и семьей. Вместо этого была стена душного зноя, и бесконечный звон насекомых, и дочери-сына — нигде не видно. Это оказался очень неудачный обмен.

Послушник

Первый день Клода в клинике начался с завтрака, который на самом деле — буквально — назывался джок[23], то есть шутка, и, вероятно, ею и был, потому что выглядел как детсадовское тесто для лепки, посыпанное нарезанной травой и со взбитым в самую середину сырым яйцом. От одного вида блюда Клода замутило. Или, возможно, от запаха. Или от самого факта наличия завтрака. Он не ощущал голода с тех пор, как случилось то, что случилось. Думал, что, возможно, больше никогда его не ощутит. Но все же сумел затолкать в себя некоторую часть. Он не хотел задеть ничьи чувства. А теперь, когда стало известно, что в Таиланде едят прыгающих креветок, Клоду подумалось, что самым достойным поступком будет заталкивать в себя яйца, раз уж их предлагают, пусть даже сырые и в шутку.

Там было бесконечное множество людей, которые хотели с ними познакомиться, и поблагодарить, и сказать пару теплых слов его матери, и пару теплых слов о его матери, и увести ее куда-то.

— Не волноваться, — сказала в спину матери женщина с белыми полосками, нарисованными краской на щеках и носу. — Мы хорошо заботиться о ваш ребенок.

Но его мать, очевидно, уже не беспокоилась, потому что даже не обернулась.

— Ну, — женщина прищурилась на Клода из-под хлипкой соломенной шляпы, — что мы делать с тобой весь день?

Он даже представить не мог.

Потребовалось некоторое время, чтобы понять, что здание, в которое его привели, было школой. В школах есть классы, столы, доски, компьютеры, арт-проекты, наборы для домашнего задания и оборудование для детской площадки. Здесь же оказался земляной двор с купой старых деревьев, утопавших в пыли, и одна большая открытая комната с рассыпающимся книжным стеллажом, заваленным бумагами, высыпавшимися из папок, с маленькими стопками древних на вид книг и колодой обтрепанных, в пятнах от воды карточек для запоминания с английскими словами. Школьники были в основном младше его, их было много, они рассыпались маленькими группками по тощему, невзрачному линолеуму, колокольчики и лютики на котором вылиняли до теней себя прежних, и болтали, или дремали, свернувшись у стены, или просто сидели и пялились в никуда. Если бы Клод у себя в школе сел на пол и пялился в никуда, то схлопотал бы за безделье, но ему хватало ума понять, что здесь мало продуктивных альтернатив.

— Ты учить? — спросила его раскрашенная женщина.

Что это означало? Она же никак не могла думать, что он — учитель. Даже люди, которые воображали эту обшарпанную, неблагополучную комнату школой, не вообразили бы в ней десятилетнего учителя. Или вообразили бы?..

— Нет? — предположил Клод. — Я не учу?

Но, по всей видимости, это был неверный ответ, потому что женщина широко улыбнулась и покачала головой.

— Ты сидеть здесь. Я приводить ученики. Ты учить англиски.

Она вышла и через пару минут вернулась с тремя маленькими улыбающимися девочками. У тех были хвостики и стопка книжек с картинками. Она сказала девочкам что-то о Клоде на языке, не похожем на тайский, девочки посмотрели на него и захихикали. Даже в Таиланде все над ним смеялись. Однако он понимал причину, потому что знал, что выглядит совершенно абсурдно. Его неровно обросшая голова смотрелась уродливо. Его мешковатая одежда — еще уродливее. И каждый раз, когда он ходил, или садился, или скрещивал ноги, или снова вставал, ему приходилось думать о том, как это сделать, потому что естественные движения, которыми он, казалось, уже овладел, потерялись при обратном переходе. Он бы и сам над собой посмеялся. Что ж, хоть что-то между ними есть общего.