В доме на холме. Храните тайны у всех на виду

За минувшие годы домашнее задание в детском саду стало более… Рози говорила «трудным»; Пенн же говорил «взрослым с ударением на ослы́». Когда в детский сад ходил Ру, дети играли в кубики и возились в песочнице. Их учили тихо сидеть на ковре и слушать сказку. Теперь же у Клода было собственное домашнее задание. В этот второй вечер после начала занятий оно состояло в том, чтобы нарисовать автопортрет и написать одно предложение о том, чему он надеется научиться в этом году. Клод составил предложение «Я надеюсь узнать о науке, в том числе о звездах, какой вид лягушек обитает в Висконсине, почему океаны соленые, о воздушных течениях и других ветрах, и почему в школе не разрешено арахисовое масло». Пенн только дивился самому младшему сыну. Казалось, из-за того, что детей такое множество, младшие взрослели быстрее, словно под действием некоего тайного физического закона Эйнштейна. Рисунок изображал всю семью, и Пенн никак не мог решить, то ли ему восхищаться, то ли тревожиться из-за того, что, получив задание нарисовать себя, Клод нарисовал всех. Пенн, Рози и Кармело на рисунке стояли, положив худые руки друг другу на худые плечи, задевая головами облака, голубизна неба местами залезала в очертания их лиц, так что щеки сливались с небесною твердью. Перед ними, сидя по-турецки в рядок на траве, были изображены пятеро братьев: шевелюра Ру кудрявилась шире тела; очки Бена по-совиному вытаращивали темные глаза со страницы; уши Ригеля и Ориона несправедливо к реальности торчали под прямым углом к угловатым прямоугольным головам. И в уголке листа — потому ли, что места не хватило? потому ли, что потерялся в своей непомерно большой семье? потому ли, что чувствовал себя незначительным перед лицом огромности Вселенной? — Клод нарисовал себя в своем платье «чайной длины», в рубиново-красных туфлях и с волнистыми каштановыми волосами длиною до земли, со скрепленными надо лбом десятком заколок, с которых во все стороны вились разноцветные ленты, ниспадая на плечи, обвивая родителей, и облака, и деревья, и траву, и небо: маленького, вот-вот ветром унесет, ребенка в своей собственной личной буре, озадаченного вопросом воздушных течений и других ветров и своего места в этом мире, которое, как вдруг осенило Пенна, было примерно там, прямо там, где Клод его и воображал. Озабоченность отца из-за этого рисунка уменьшилась, заняв одно из последних мест в первой десятке.

Рисунок не удостоился комментариев мисс Эпплтон, если не считать торопливо накаляканного и не слишком убедительного «хорошая работа!» и наклейки с ухмыляющейся галочкой (не потому ли, подумал Пенн, что для рисования настоящей требовалось слишком много усилий?). Как и сумочка для ланча — при условии, что она не содержала ничего с арахисовым маслом. А Клод, со своей стороны, просто переодевался по четыре раза в день: менял пижаму на платье, когда просыпался, потом платье на детсадовскую одежду после завтрака, потом снова переодевался в платье, туфли на каблуках и украшения, когда приходил домой, потом снова в пижаму перед сном.

Однажды вечером, желая Клоду спокойной ночи, убирая волосы с его лба, слушая, как он мило и сонно рассказывает о своем дне, Рози сжала ладонь Пенна в поисках поддержки и поглубже вдохнула.

— Разве ты не устаешь от этих переодеваний? — мягко спросила она.

Клод наморщил лоб. Пожал плечиками.

— Да все нормально.

— Знаешь, — осторожно, очень осторожно проговорил Пенн, — ты мог бы ходить в школу в платье или юбке, если тебе хочется. В этом не было бы ничего страшного.

— Нет, было бы, — возразил Клод.

Рози почувствовала, что на глаза навернулись слезы естественного облегчения от того, что Клод не ухватился за эту возможность немедленно. Но она все же настаивала:

— Да нет же, не было бы!

— Другие дети стали бы надо мной смеяться. — Глаза Клода тоже были полны влаги.

— Верно, — признал Пенн. — Стали бы. Но и в этом нет ничего страшного. Они же не со зла. Посмеялись бы день-другой, а потом позабыли бы о тебе и стали смеяться над чем-то другим.

— Они никогда не позабыли бы. Они смеялись бы надо мной каждый день, вечно.

— Мы бы тебе помогли, — сказала Рози. — Мы могли бы придумать, как отвечать на насмешки. Мы могли бы придумать способы их игнорировать.

— Не могли бы.

— Мы могли бы поговорить с мисс Эпплтон.

— Мисс Эпплтон меня не любит.

— Конечно же, любит!

— Нет, она считает, что я странный. И если я буду ходить в школу в платье, она будет думать, что я очень странный.

— Ты не будешь странным. Ты будешь в платье. Умный, милый, добрый, забавный ты — в платье. Это было бы нормально.

— Нет, — мотнул головой Клод, — нормально другое. Настоящая одежда дома, садовская одежда в садике. Я могу просто переодеваться.

Это «настоящая» звенело в голове у Пенна, пока не стало оглушительным.

— Ну, конечно, это тоже нормально. Но ты должен иметь возможность быть тем, кто ты есть, носить то, что тебе нравится. Другие дети, воспитательница, друзья, — словом, все нормально к этому отнесутся. Все любят тебя таким, каков ты есть.