В доме на холме. Храните тайны у всех на виду

— А, ничего. Комарик, — соврала она. Он рассмеялся и снова поцеловал ее, уже не так трепетно, но лучше, увереннее, и она ощутила его язык, нежный и сладкий. Оказалось, что правду говорят: Джейн увидела фейерверки; услышала симфонии; сознавала только себя, его и больше ничего в мире. И позволила себе насладиться этим. Рассталась с тревогой, сомнением, ложью, напряжением, которого требовало постоянное притворство. Отпустила все и просто блаженствовала в этом идеальном моменте, идеальном вечере, к которому наконец пришла ее жизнь.

А потом ощутила ладонь на своей ноге, выше, выше, под юбкой. Вот только что это было наибольшее удовольствие, какое она ощущала в жизни. И в следующий миг оно превратилось в чистую панику. А еще в следующий появилось знание, точное — за миг до того, как все случилось, — что она позволила этому длиться слишком долго, уже слишком поздно. Она была Золушкой после того, как часы пробили полночь, стоящей в своей грязной будничной одежде между одной жизнью и другой, и думала: будь оно все проклято, как могла я забыть единственную важную вещь, которую надо было вспомнить и выбраться отсюда пять минут назад? Но ведь когда принц узнал, кто такая Золушка, ему было все равно, кем она была раньше, важно лишь то, кем она стала, так что, может быть, Чед…

Через миг рука отдернулась, а потом отпрянул и весь парень. Пошатываясь, встал, шагнул назад, прочь. В его взгляде в тот миг не было гнева. Только боль. Он был ранен. Тем, что она солгала? Тем, что обманула? Тем, что ему понравился кто-то… что-то настолько отвратительное, как она? Может, расстроен тем, что потерял ее. Может, ему не обязательно ее терять. Она потянулась к нему, чтобы объяснить. Словами, готовыми слететь с ее губ, были… какие? Я прошу прощения? Я — Джейн? Я — не то, что ты думаешь?

Но она их так и не сказала. Хотя каждый миг, который вел к этому моменту вечера, оставался кристально ясным и совершенным, то, что случилось дальше, слилось в мутное марево. Он ударил ее по губам. Ударил в лицо. Позвал, и в доме вспыхнули огни, выбежали парни, подбегали, один за другим. Смеялись. Вопили. Плевали. Столкнули ее на землю. Пинали. Она боролась. Давала сдачи. Она была сильна. Был единственный момент — только один — когда она подумала: «Я так же сильна, как и вы». Как один из них — может быть, но как все вместе — нет. И все же они, должно быть, боялись ее, потому что ноги сменились кулаками, а потом кто-то вытащил из съеденного арбуза нож.

Когда с ней было покончено — она перестала давать сдачи, бороться, даже шевелиться, — они просто бросили ее. Думали, может быть, что ей просто больно, и скоро она встанет и похромает домой. Думали, может быть, что ей уже хватило и что делают доброе дело, наконец оставляя ее одну. Они ничего вообще не думали — они были пьяные, усталые и готовые теперь, после всех волнений вечера, лечь и уснуть. Они вошли в дом, выключили свет и заснули сном невинных. Они не слышали сирены. Не слышали, как полицейские молотили по входной двери. Не слышали и того, как навсегда менялась их жизнь.

Где-то между полуночью и рассветом у дежурного по кампусу полицейского случилась худшая ночь в его карьере, когда он услышал слабые стоны, тихие рыдания позади переполненных мусорных баков в переулке за корпусами и решил выяснить, в чем дело.

Рози все это увидела. Все целиком. Увидела это в тот момент, когда срезала одежду. Единственное, что оставалось непонятным — крохотная огнестрельная ранка. Если они собирались застрелить ее, почему стреляли не в голову, не в сердце? Если собирались убить ее, почему не убили?

Потом, когда вся история выплыла на свет, или скорее та часть, которую удалось восстановить, оказалось, пистолет принес Чед, заварив ту кашу, которая быстро вышла из-под контроля. Он не смог оттащить братьев из студенческого братства от Джейн Доу. Он кричал, и дергал их за футболки, и пытался оттолкнуть, но те не желали его слушать, больше не могли слушать, и поэтому он побежал в дом, в комнату студента, у которого, как он знал, был в тумбочке пистолет. Он намеревался выстрелить в воздух или куда там еще, чтобы привлечь общее внимание, но промахнулся. Чед впервые взял в руки оружие. Миллиметр влево — и все было бы кончено, мгновенно. Он едва не убил Джейн Доу. Он в любом случае едва не убил ее. А также почти спас ей жизнь. Но не совсем.

Картография

У Рози была карта и головная боль. От последней она приняла аспирин и ни чуточки не надеялась, что поможет. Для первой были три маркера разных цветов и надежда противоположного толка — невероятно высокого полета, надежда типа «это решит все проблемы», надежда, что греет сердце, когда решаешь проблему, которую можешь решить, а не такую, которую решить не можешь. Было больше трех ночи, ближе к четырем. Она знала, что скоро встанут дети. Она знала, что и самой давно пора в постель. Но не спалось. Вот вообще — настолько, что лучше встать и сделать что-нибудь — все равно что, — чем лежать и думать, почему не спится.