В доме Шиллинга

— Только этого и недоставало въ настоящую минуту, — вскричала она, слдуя за нимъ по пятамъ. — Тамъ въ дом такое разрушеніе и еще здсь… Кстати, мой другъ, признайся, — прервала она себя, съ улыбкой опускаясь въ ближайшее кресло, — не права ли я была, питая антипатію къ этому американскому вторженію? Чего не насмотрлся за это время нашъ почтенный тихій домъ! Бгство балетной танцовщицы, оставившей кучу долговъ, опасная болзнь, угрожавшая также и моей жизни, когда я, ничего не подозрвая, вернулась домой, разгромъ нашего прекраснаго салона…

— Безъ чего несчастный отецъ Анхенъ еще Богъ знаетъ сколько лтъ благодаря твоему суеврію, изображалъ бы привидніе…

— И раздоръ между нами изъ-за чужихъ людей, — продолжала она, по обыкновенію, сдлавъ видъ, что не слыхала намека на свою ошибку. — И какова же благодарность за вс наши безпокойства? Дерзкое надменное появленіе высокомрной хлопчато-бумажной принцессы, чтобы похвастаться передо мной своимъ богатствомъ!

Она, злобно улыбаясь, покачала головой.

— Ты не покорилъ этой бронзовой красавицы, другъ мой, — она наговорила теб много злыхъ колкостей. Ты проглотилъ между прочимъ и «германское національное высокомріе!»

Онъ давно уже ушелъ за мольбертъ. Большая картина совершенно скрывала его, и она не могла видть, какъ смертельно поблднло его мужественное лицо.

Спокойно помстившаяся въ кресл баронесса продолжала говорить, съ улыбкой внутренняго удовлетворенія описывая «забавную» сцену, только что происходившую въ салон, потомъ вдругъ вскочила и сказала съ испугомъ: я здсь теряю время за болтовней, а моя горничная сидитъ и читаетъ, не подозрвая, сколько дла обрушится на нее! Въ самомъ дл, Арнольдъ, не можешь ли ты хоть на одинъ день отложить отъздъ?

— Я уже сказалъ теб, что мой отъздъ не долженъ ни въ какомъ случа нарушать твоихъ привычекъ! — вскричалъ онъ нетерпливо. — Сколько еще разъ мн повторять теб, что я ду одинъ…

— Глупости! Я пойду сейчасъ извстить объ этомъ Адельгейду.

Онъ быстро вышелъ из-за мольберта, и она почувствовала, что иметъ дло съ сильно раздраженнымъ, неумолимымъ противникомъ.

— А я, — прервалъ онъ ее сурово, — письменно извщу фрейлейнъ фонъ Ридтъ, что я ни подъ какимъ видомъ не позволю теб сопровождать меня, что я навсегда безпрекословно предоставляю тебя или, выражаясь съ ея монастырскимъ паsосомъ, «твою душу» ея покровительству и руководству.

Она выпрямилась, какъ будто никогда въ жизни не страдала слабостью мускуловъ и нервъ, и близко подошла къ нему. Испугъ согналъ съ ея лица послднюю каплю крови, но не согнулъ ее.

— Ты этого не сдлаешь, милый Арнольдъ! — сказала она насмшливо и спокойно. — У меня есть друзья, которые уже давно простираютъ ко мн объятія. Разъ я попаду къ нимъ, тогда ты меня — Боже мой, я говорю не о себ, а главнымъ образомъ о томъ, что связано съ именемъ Штейнбрюкъ, напрасно сталъ бы требовать обратно! Какъ видишь, этотъ шагъ стоилъ бы теб нсколько дорого.

— Я знаю этихъ добрыхъ друзей, — возразилъ онъ презрительно пожавъ плечами на ея послднее замчаніе. — Ихъ уврили, что мой добрый старый отецъ употребилъ въ дло всевозможныя дьявольскія хитрости и искусныя обольщенія, чтобы отклонить тебя отъ твоего священнаго призванія и доставить своему сыну это «все», что связано съ именемъ Штейнбрюкъ. Они и до сихъ поръ убждены, что твое сердце, склонное къ аскетизму и благочестію, не принимало въ этомъ никакого участія, и что ты, внутренно не расположенная къ супружеской жизни, давно бы вернулась въ ряды отрекшихся отъ міра людей, еслибы не произнесенное тобой въ ослпленіи «да», которое и удерживаетъ тебя подл человка, всми силами старающагося удержать тебя… Я давно все знаю, Клементина, и давно уже прозрлъ интриги женской души, которая ни за что не хотла бы лишиться святости и не можетъ отказаться отъ свтской жизни.

Она безмолвно опустилась на стулъ и до крови закусила губы.

— Правда, мой отецъ очень желалъ нашего союза, — продолжалъ онъ, заложивъ руки за спину и большими шагами ходя взадъ и впередъ по мастерской. — Твоя кротость и безпрекословная преданность, выражавшіяся въ прекрасно составленныхъ письмахъ, и представили тебя въ его глазахъ настоящей мадонной. Онъ тогда былъ близокъ къ смерти и думалъ, что такимъ образомъ устраиваетъ своему сыну спокойную пріятную жизнь. А сынъ въ т тяжелыя минуты не думалъ вовсе о своей будущности, онъ только со страхомъ смотрлъ въ помутившіеся глаза больного и утшался, видя въ нихъ лучъ радости — ты знаешь это; я говорилъ тогда съ тобой откровенно безо всякой утайки…

— Такъ это должно означать — неизвстно, почему — что ты меня никогда не любилъ?

— А разв я когда нибудь говорилъ теб лицемрно о любви? — вскричалъ онъ съ гнвомъ. — Конечно, вначал я добросовстно старался сдлать нашу совмстную жизнь насколько возможно гармоничне.