В двух шагах от войны

Я вспомнил, как несколько лет назад в весенний ледоход по Неве плыла довольно большая льдина. На ней стояла палатка из серого одеяла, и бегала смешная кудлатая собачонка, и четыре пацана гордо размахивали красным флагом. Конечно, речная милиция быстро сняла их с этой «дрейфующей льдины». Спросили, как их зовут. Самый маленький сказал: «Папанин!», самый высокий ответил, что он — Кренкель, а двое других, конечно, были Федоров и Ширшов. Ну, а собака, само собой, — пес Веселый… Тогда, в тридцать седьмом году, в папанинцев играли так же, как и в Чапаева, даже на Кавказе играли… А я вдруг не узнал самого Папанина.

— Ты его знаешь? — спросил я у Арси.

— А кто ж его не знает! — ответил Арся. — Он у нас такими делами заворачивает. И Архангельский порт он переделал, железную дорогу почти на сорок километров проложил — от Экономии до Исакогорки, переправу через Двину наладил. А мост плашкоутный у Исакогорки видел? Дорогу так и зовут папанинская… если хочешь, то и наша экспедиция без него никуда бы…

К машине подошли Громов и Людмила Сергеевна. Потом вместе с нашим комиссаром Папанин поднялся на «Зубатку».

— Ну что, промышленники, — сказал Папанин, оглядывая нас веселыми глазами, — накормите Архангельск?

— Накормим, товарищ Папанин! Не беспокойтесь!

— А я и не беспокоюсь. — Иван Дмитриевич обернулся к подошедшему Громову и добавил: — Какие же они салаги, Афанасий Григорьевич? Орлы они, альбатросы, а не салаги. С такими — горы своротить можно. Ну, успеха вам! Как уполномоченный Государственного Комитета Обороны даю добро вашей экспедиции!

Мы закричали «ура».

Папанин козырнул и направился к трапу. «Эмка», фыркнув голубоватым дымком, ушла с причала…

А 5 июля на ходовом мостике «Зубатки» установили два пулемета Дегтярева. Мы с уважением поглядывали на строгие вороненые стволы с конусообразными глушителями. Теперь наша «Зубатка» не просто старенький траулер, а почти что военный корабль.

Людмила Сергеевна собрала всю экспедицию на главной палубе. Всегда улыбчивая и веселая, в этот день она была очень серьезной.

— Вчера в сводке Информбюро было сказано, что третьего июля… — Она замолчала, потом, откашлявшись, тихо продолжала: — Наши войска оставили Севастополь.

Кто-то ахнул, что-то чертыхнулся, и сразу же наступила тишина, и пронзительный плачущий крик чаек стал каким-то особенно тревожным. Ребята, которые сидели или лежали на палубе, встали. И так стояли молча, опустив головы. Молчала и Людмила Сергеевна.

— Восемь месяцев! Восемь месяцев держались… — сказал Славка.

— Эхма… — протянул кто-то за его спиной.

— Что будет-то? — спросил тоскливо стоящий рядом со мной паренек.

— Ну! — свирепо закричал Баланда, и все удивленно повернулись к нему. — Заныли: «Что будет, что делать…» А все равно накладем им по… Он глянул на Людмилу Сергеевну и осекся.

Людмила Сергеевна тряхнула своими короткими, светлыми волосами и сказала:

— Грубовато, конечно, но по существу. Обязательно… накладем, Вася! Я не буду произносить речей. Вы сами все понимаете. От нас требуется сейчас только одно: выполнить свой долг. И пусть наше дело не на поле боя, но делать его мы должны хорошо. Это будет та доля, которую мы внесем в победу… Будет трудно, очень трудно…

— Подумаешь, яйца птичьи собирать… — это сказал Шкерт.

— Заткнись, рачьи твои глаза! — закричал Колька Карбас и стал протискиваться к Шкерту.

— Прекратить! Немедленно! — властно крикнула учительница.

Колька остановился. Наш комиссар обвела всех взглядом.

— Есть еще, кто так думает?

Наверное, многие из нас считали, что настоящее наше место на фронте, а не в птично-яичной, но не об этом надо было думать. Раз посылают нас, значит, больше некому. Значит, мы можем здесь принести сейчас самую большую пользу. Это сказал за всех нас Антон.

Вечером ко мне подошел Баланда. В руках у него был сверток в газетной бумаге.

— На вот, — сказал он.

— Что это? — удивился я.

— Что, что… — хмуро сказал Баланда. — Хлеб, вот что.

— Какой хлеб?

— Какой, какой… будто не помнишь. — Он отвел глаза. — Бери, говорят!..

И, сунув мне в руку сверток, быстро ушел.

Арся и Антон сидели на трапе, ведущем в ходовой мостик. Я подошел к ним.

— Понимаете, сам отдал… — сказал я.

— Сам! — насмешливо произнес Антон. — Ну-ну…

Утром начались ЧП. Какой-то малорослый парнишка залез на ванты и, не удержавшись, шлепнулся оттуда на палубу. Хорошо, что залез невысоко и с внутренней стороны, хоть в воду не упал, только одно место себе отбил. Стоявший рядом Баланда сплюнул на палубу.

— Морячки, — сказал он презрительно и тут же получил легкий подзатыльник от Арси.

— А сам? — спросил Арся. — Какой же ты моряк, если на палубу плюешь?

— Ну ты, — зашипел Баланда, — руками-то не размахивай. А то могу и плюхнуть.

— Подотри, — твердо сказал Арся.

— Еще чего! — сказал Васька угрожающе. — Память у тебя, Гиков, короткая. Могу и напомнить кой-чего.

— За себя я сам и отвечу, — сказал Арся и повторил тем же тоном: Подотри!

— А пшел ты! — зло сказал Баланда и повернулся спиной.