В двух шагах от войны

Койки мы делали так: за домом Прилучного оказался целый штабель посеревших от времени и дождей, но вполне годных в дело досок. Две доски ставились на землю параллельно на ширину матраса и укреплялись колышками, на них поперек стелились короткие отпиленные доски. Поверх укладывался матрас и в изголовье набитые стружкой наволочки-подушки, а сверху все это укрывалось байковым одеялом. Получилось, как в военных лагерях, что я в кино видел. Потом из четырех небольших бревен и тех же досок посредине палатки в проходе между койками соорудили низкий стол. А Иван Иванович-младший — он все время работал вместе с нами — прикатил откуда-то здоровенную железную бочку из-под бензина и притащил жестяную с одним коленом трубу.

Печка вроде тех, что появились в блокаду у нас в Ленинграде, была установлена быстро. Ваня для пробы наложил в нее обрезки досок и поджег. И простенькое это сооружение заработало безотказно. Яркое пламя вовсю загудело в бочке, и над палаткой из трубы весело поднялся к небу сизый дымок. Вторая такая же печка была установлена в другой палатке, в ней мы сделали большой, во всю длину палатки, стол, а по бокам его скамьи — здесь будет наша столовая.

…Ужинать (да и какой ужин среди ночи, пусть под солнцем, а все-таки по времени ночь) никто не захотел. И палатка, которую мы, когда устанавливали, ругали последними словами, показалась нам раем.

— Эхма, — протяжно вздохнув, сказал Толик, вытягиваясь на койке, чем не царские постели? А ты, Васька, мне еще чуть палец не оттяпал. Акула-а…

Баланда молчал — он спал.

«Под головой ладонь — мягчайшая подушка, и мягче всех перин солдатская шинель…» — вспомнились мне слова солдатской песни, и я провалился в мягкую и теплую тьму.

Долго ли я спал, не знаю. Что-то вдруг сильно ударило меня по лицу и придавило к койке непонятной тяжестью. Я попытался вскочить, но не смог: это «что-то» накрыло меня целиком, и мне казалось, что меня спеленали, как младенца. Было совершенно темно, и в этой темноте слышались крики, ругань, возня. Но сильнее всего были какие-то дикие завывания и дробный частый стук. Ничего не понимая и холодея от страха, я завопил. Кто-то приподнял над моим лицом упавшую на меня тяжесть.

— Ты, Димка? — спросил Антон и задышал мне в ухо.

— Я-а-а…

— Чего блеешь, выбираться давай. Палатку сорвало.

Кое-как, извиваясь и отталкиваясь руками от всего, от чего только можно было оттолкнуться, мы выбрались из-под обрушившейся палатки. И сразу на нас накинулись отчаянный дождь и свирепый ветер. Ветер затыкал нам уши и рты. Держась друг за друга, мы едва стояли на ногах, а дождь тут же промочил нас до нитки. Дрожа от холода, мы кое-как начали поднимать края палатки. Они с громким хлопаньем бились об землю, надувались, как парус в шторм, и вырывались из рук. Брезент ходил ходуном и был похож на какое-то странное доисторическое чудовище.

— Хороша погодка! — заорал мне в самое ухо Арся.

— От-т-тличная погодка! — стуча зубами, проорал я в ответ.

— Беги к Ван Ванычу! — закричал Антон.

— Ага! — крикнул я и шмякнулся на землю.

Еле-еле поднявшись, я побежал… какой там побежал?! Начал кое-как, чуть не вися в воздухе под углом наверняка не меньше сорока градусов, передвигаться вперед. Временами я падал, потом опять вставал и двигался дальше и еще орал: «Буря, ветер, ураганы, нам не страшен океан…» Ветер заталкивал слова обратно мне в глотку, но я все-таки пытался пересилить его: «Молодые ка-апита-аны поведут наш караван…» Я спотыкался, падал. Наверху небо было темно-серым, а под этим серым плотным занавесом низко мчались огромные черные тучи, и дождь хлестал как из ведра. «Природа взбесилась», — подумал я торжественными словами и шлепнулся опять. Всё! Погибаю, замерзаю, утопаю, но не сдаюсь! И в это время сильная рука подняла меня, как кутенка, за шиворот, и я увидел невозмутимого Ивана Ивановича-старшего, а рядом с ним — младшего и Людмилу Сергеевну… Не утоп, не погиб, и да здравствует Новая Земля! Потом, вспоминая все это, я подумал, что у меня в ту ночь, наверно, мозги слегка съехали набекрень.

— Что случилось? — прокричала Людмила Сергеевна.

Она вцепилась в Ивана-младшего, и их шатало и качало.

— Палатку сорвало! — почему-то радостно проорал я.

А дальше я смутно помню. Кажется, мы все некоторое время пытались поставить палатку, но тяжеленный намокший брезент сопротивлялся, как гигантской силы фантастическое живое существо, и мы наконец плюнули на это дело. Вторая палатка — столовая — стояла крепко, ее только пошатывало от ветра, и Людмила Сергеевна решительно приказала всем идти туда. А предусмотрительный Прилучный велел нам набросать на поверженную палатку камней, да потяжелее, чтобы ее не унесло в море. Уж как нам удалось это сделать, не знаю, но сделали, а потом, держась друг за друга, добрались до столовой.

Промокшие до костей, ничего не соображающие от воя ветра, шума дождя, от усталости, мы забились под спасительный полог. Я еще подумал: «А как там на утесах разнесчастные птицы? Унесло их, наверно, куда-нибудь в океан…»

— Печку надо затопить, — сказал Ваня и вышел.