В двух шагах от войны

Иван опять усмехнулся, но ничего не сказал, подумал только: «С чего бы, однако, разворчался батя-то? Наверно, за песцов тех переживает». Не спросил. Привычки не было спрашивать. Надо — сам скажет.

— К Шелудивому базару пойдем, — сказал Прилучный, когда они обогнули мыс.

Иван кивнул молча, чуть обидевшись. Базар-то по-настоящему назывался Черным — такой угольной черноты были его скалы. Шелудивым прозвал его отец в его, Ванькину, честь. Два года назад убил там Иван-младший своего первого песца, когда тот подкрадывался к зазевавшейся моевке.

Песец был страшным как смертный грех, облезший, покрытый мерзкими лишаями, шелудивый. Отец взял его тогда за хвост, раскрутил над головой и запустил далеко в море, сказав, что такого и собакам-то на корм давать опасно. А косатка сожрет да помрет — туда ей и дорога. С тех пор он, как захочет сына поддеть, всегда про этого песца вспоминает, хотя после того первого много было у Ивана красивых песцов.

— Ныне зимой песца много будет, — сказал Прилучный задумчиво, пеструшиный год пошел. Полно пеструшек-то.

— Ага, — сказал Иван, — у нас даже под полом скребутся, как мыши.

— Они и есть мыши, тундровые. По-ученому их леммингами зовут. Первейший корм для песца.

— А с чего их один год полным-полно, а другой — нету?

— До этого ученые люди еще не додумались. Ненцы говорят, когда пеструшек мало — значит, это на них, на ненцев-то, злой дух разгневался. Не угодили ему, значит. А по правде, так леший его знает почему…

— Пойду я на флот, отец, — сказал Иван, когда они уже подходили к базару, — пошто не пускаешь?

— Кто тебя возьмет, недомерка? — сердито спросил Прилучный.

— Арся архангельский сказывал, что на Соловецких островах Школу Юнг открывают. С пятнадцати лет берут.

— А песца кто добывать будет? — зло крикнул старший. — Меня вот на фронт не берут. Ты тут, говорят, нужон — золото пуховое для страны добывать. А ты, сопляк, туда же! Кому ты там нужон? Много ли силы наши два штыка прибавят? А тут мы большую пользу даем. Считай, десятка два песцов вот и пушка.

— А ты бы снайпером мог, — сказал Ваня, — да и я тож…

— «Снайпером», «снайпером», — с горечью повторил отец, — да я бы… он стукнул кулаком по банке[41] и замолчал. И до самого птичьего базара они не сказали ни слова. Птиц на базаре было немного, лодку сильно качало, целиться было неудобно, но все же за часок Прилучный с сыном настреляли десятка четыре кайр и моевок. И так же молча отправились обратно к боту, где их ждала семья…

Васька Баландин выбрался на верхушку незнакомой скалы. С малокалиберкой наперевес, с холщовым мешком за плечами, в котором болтался кусок хлеба да подстреленная по дороге кайра, он осторожно пробирался между камнями. Он шел в Матшар. «Там, — думал он, — прибьюсь к какому-нибудь пароходу — и в Архангельск, а оттуда на фронт. К этим не вернусь».

Он уже порядком устал и присел на камень у самого края обрыва. Заглянув вниз, он увидел ботик Прилучного. Он положил винтовку рядом с камнем и сложил руки рупором у рта. Но не крикнул. Зачем ему сейчас Прилучный? Тоже, поди, вором считает.

Васька глядел на море, по которому ходила некрупная ленивая зыбь, и думал. О том, как доберется до Матшара, о том, что зря он написал ту записку… И вдруг его рассеянный взгляд на чем-то словно споткнулся. Он присмотрелся и вначале увидел только полоску пенистой ряби, которая бойко бежала по воде примерно в километре от берега прямо на траверзе входа в бухту. А через несколько секунд он увидел перископ подводной лодки. Он все выше и выше поднимался из воды, и вскоре показалась рубка, а затем и вся лодка — черная, хищная фашистская лодка. Она еще немного двигалась вперед, а затем за ее кормой вода словно закипела: лодка дала задний ход, а потом вдруг, будто раздумывая, совсем остановилась, покачиваясь на зыби. Васька замер. Чего надо ей здесь, этой стерве?

Он увидел, как открылся люк и на площадку у рубки спустились трое. Один из них внимательно оглядел в бинокль берега, скалы и вход в бухту. Потом показал рукой в глубину губовины. Васька сглотнул горькую слюну: бот заметили, сволочи! Он заметался на своей скале. Кричать? Не докричишься. Он все-таки крикнул пару раз, но никто не отозвался, а собаки по-прежнему спали на корме. Бежать? Ку-у-да? А на подлодке поднялась какая-то возня, и вскоре с нее была спущена надувная лодка. В нее сели трое — двое на веслах, один на носу, и все с автоматами.