В её глазах

Разумеется, я хочу это знать. Я хочу знать о нем все. Несмотря на все мои клятвы себе, что это больше не повторится, за последние десять дней он появляется в моей квартире вот уже в третий раз. Однажды это случилось в выходные; и хотя я каждый раз твержу ему, чтобы шел домой, и вообще, дальше так продолжаться не может, я тем не менее раз за разом пускаю его в мою квартиру и в мою постель. Просто ничего не могу с собой поделать. При виде его вся моя железобетонная решимость куда‑то испаряется. Но хуже всего то, что я по-настоящему по нему скучаю. Мы пьем, мы трахаемся, он смотрит на меня с такой тоской в глазах, что у меня разрывается сердце. Да, это глупо. Да, это безумие. Но это заставляет мое сердце биться быстрее. Это наполняет меня жизнью. Позволяет на какое-то время забыться. Я пытаюсь сделать вид, что он всего-навсего тот мужчина-из-бара, чтобы не чувствовать себя такой сволочью, но понимаю, что просто пытаюсь обмануть саму себя. Меня тянет к ним обоим.

Надо было сказать Дэвиду, что я знакома с Аделью, но момент давным-давно упущен, и если я во всем признаюсь ему сейчас, то буду в его глазах выглядеть ненормальной. И в то же самое время я не могу заставить себя порвать с Аделью. Она такая уязвимая. И она дает мне возможность увидеть Дэвида с той стороны, которая вызывает у меня почти такое же жгучее любопытство, как она сама. Каждый день я говорю себе, что кто-то один из них должен уйти из моей жизни, и каждый день откладываю принятие решения.

Я уже немного влюблена в Адель, если можно так выразиться; она такая прекрасная, такая трагическая, такая завораживающая и так добра ко мне. А на другой чаше весов Дэвид – мрачная загадка. В постели он нежен и страстен, но никогда не говорит о своем браке, который на поверку оказался вовсе не таким уж идеальным. Я знаю, что должна порвать с кем-то одним, но не могу заставить себя сделать это. У меня такое чувство, что я срослась с ними обоими, а они оба срослись со мной. Чем сильнее я увлекаюсь Дэвидом, тем больше завораживает меня Адель. Это просто порочный круг какой-то.

Я даже попыталась начать разграничивать, как это делает он. Я отделила их в своем сознании друг от друга. Адель – моя подруга, а Дэвид – мой любовник, а не ее контролирующий муж. Это тоже не идеал, но на безрыбье и рак рыба. В моей жизни есть дни, которые я провожу с Аделью, и ночи, которые я провожу с Дэвидом. Не исключено, что я вижу его даже чаще, чем она. И мне не нравится, какие чувства у меня вызывает эта мысль. Я практически торжествую победу.

– Когда я подростком работал на ферме, была одна маленькая девочка, которая повсюду ходила за мной хвостиком. Ей было одиноко. У нее были богатые родители – им принадлежало большое поместье, – которые баловали ее, но в то же самое время не обращали на нее внимания, если ты понимаешь, что я имею в виду. Они были занятые люди. Временами настолько занятые, что им было не до нее. В общем, пока я работал, она болтала обо всякой всячине, рассказывала мне о своих ночных кошмарах, из-за которых вся их семья по ночам не могла спать. Когда я понял, что эти кошмары по-настоящему мешают ей жить, я нашел в букинистическом магазине одну книжку про сон и сновидения и подарил ее ей.

Слегка цепенею, припоминая: Адель что-то говорила про ту самую книгу. И понимаю: она и есть та девочка. Мгновенно чувствую укол совести пополам с любопытством. Почему он умалчивает, что это у его жены были ночные кошмары? У него ведь нет необходимости скрывать от меня, что он женат. Так почему он никогда не упоминает о ней?

– И как, помогла ей книжка?

– Не думаю. Если мне не изменяет память, книжица была эпохи нью-эйдж – всякая эзотерическая белиберда. Она бы ничего толком там не поняла. Скорее всего, в конце концов родители отобрали у нее книжку, а ее саму отправили на терапию. Ей тогда было лет восемь-девять. Мой отец был фермером. Откровенно говоря, пил он больше, чем работал, и каждый раз, когда он с пьяных глаз получал очередную травму, я его подштопывал. Я уже тогда хотел стать врачом, но в то время это казалось несбыточной мечтой. Потом я подарил той малышке эту книгу, и это был первый раз, когда я хотел помочь исправить что-то у человека в голове. Что-то такое, где скальпель бессилен.

С этими словами он крепче прижимает меня к себе, и хотя на самом деле он почти ничего нового не сказал, у меня появляется ощущение, что с его стороны это была попытка поделиться.

– И должен сказать, что это интересная работа, – продолжает он. – Забираться к людям в голову и пытаться понять, как там все работает. – Он устремляет взгляд на меня. – Почему ты хмуришься?

– Я не хмурюсь.

– Хмуришься. Ну или твой лоб неожиданно настигла старость.

Он клоунски морщит свой собственный лоб, разряжая атмосферу, которая вроде бы не должна быть мрачной, но почему-то ощущается именно такой.

– Я не знаю, – говорю я. – Просто мне кажется, что без очень веской причины не стоит лезть в чужую голову. Мне не нравится мысль о том, что кто-то может ковыряться в моих мозгах.