В этой книге полно пауков. Серьезно, чувак, не трогай ее

– Ага, – заметила Хоуп. – Ночи – самое худшее. Я еще могу примириться с днем, пока никто не умирает. Но ночи длятся бесконечно.

– Согласен, – сказал ТиДжей. – И тем не менее ночи все равно приходят. Как будто вращению Земли до фени, что мы думаем.

* * *

Хоуп, блин, чудовищно преуменьшила, когда сказала, что ночи – самое худшее. Когда ТиДжей ушел, я осознал, насколько измотан, но, только после того как лег в кровать, стало вопиюще ясно, что у нас нет ни света, ни тепла, и вообще мы живем, как в каком-нибудь гребаном Гулаге третьего мира. Вроде бы ТиДжей сказал, какой сегодня день. Воскресенье? Значит, остальная страна, скорее всего, смотрит «Воскресный ночной футбол». Или нет? А может быть, у них, как у нас. По всей Америке люди притаились во тьме и ждут.

ТиДжей с Хоуп оставили на ночь комнату мне, так что я решил, что она моя. Я завернулся во все одеяла, какие нашел. Знал в точности, где их искать, как знал, где найти кусок стружечной плиты, который мы использовали, чтобы заткнуть разбитое окно. Мои конкретные воспоминания так и не вернулись, но многие действия, которые я делал автоматически, оказались намертво впечатаны в память. И внезапно я вспомнил, что сам разбил окно, выбросив из него маленький телевизор. Но никак не мог вспомнить почему.

Я вздрогнул и потуже завернулся в одеяла.

У нас было множество аварийных керосиновых нагревателей, оставшихся в кладовой, но не слишком много керосина. Здесь, на пятом этаже, их было только два; их зажигали на несколько часов в холле, чтобы изгнать холод из воздуха, и только. Люди ставили на них миски с водой, чтобы убить двух зайцев одним выстрелом. Некоторые спали в холле, поближе к обогревателям, но пары керосина ужасно воняли, причем вонь приникала в мозг и вызывала головную боль. На что ТиДжей резонно заметил, что это, в конце концов, топливо для реактивных двигателей.

Я опять вздрогнул. Никак не согреться. Или причина дрожи в другом? Чертовски тихо. Никакого телевизора. Никаких тикающих часов. Никакого мягкого дуновения тепла из вентиляции. И даже успокаивающего гудения бесчисленного числа электронных устройств, которых ты не замечаешь, пока они не исчезают.

Кто-то в вестибюле кашлянул. Вдалеке залаяла собака.

Я дрожал и не мог перестать.

Вспомнил, что как-то раз, по пьяни, поспорил с одним парнем об американских тюрьмах. Он мне сказал о несправедливости системы, а я ему ответил, что смешно тратить по сорок кусков в год на одного зэка, по сути на содержание суперчистых отелей с компьютерными залами, те-леками и бильярдными столами, вот только живут там насильники и наркодилеры. Но только сейчас я понял, о чем он вообще говорил. Знание того, что не можешь уйти, – это как кривой нож у тебя в кишках. Я мог думать только о том, что если взобраться на забор, колючая проволока разрежет ладони вплоть до сухожилий. Ее туда поставило мое собственное правительство, для моих же ладоней. И эти сотни злобных лезвий висят всего в пятнадцати футах над оставшимися в траве кровавыми пятнами и мозгами того последнего пацана, который попытался вскарабкаться на ограждение. Но даже заключенные знают, что их срок когда-нибудь закончится, они могут ставить галочки напротив дней календаря, чувствуя, что движутся к свободе. А здесь? Они могут держать нас здесь бесконечно. Или отравить еду, как сказала Хоуп. Или уморить голодом. Или разрешить операторам дронов попрактиковаться в стрельбе по мишеням. Или пустить во двор нервно-паралитический газ.

Я дрожал.

Я никак не мог перестать. Лег на бок и прижал колени к груди, пытаясь взять себя в руки. Эми, где она сейчас? Смогла ли вырваться из города? И как, ко всем чертям, она смогла, если они перекрыли все входы и выходы?

Я решил, что буду лежать, дрожать и глядеть на стену, пока солнце не взойдет. И сон даже не маячил на горизонте. Но когда, немного позже, я услышал в комнате шаги, то осознал, что отключился.

Я не пошевелился. Только открыл глаза и увидел все ту же стену. Не услышав ничего, решил, что мне это приснилось. Мои глаза закрылись…

И кровать сдвинулась. Тяжесть. Кто-то осторожно на мне устроился.

Хоуп?

Раньше она вела себя по-дружески, но мы были… друзьями? Черт, неужели это возможно? Никогда бы не подумал, что изменю Эми, но… здесь, один, в этой замерзшей комнате? Отказаться ли от теплой девушки, гладкой кожи и возможности сделать что-то, что заставит меня забыть обо всем этом дерьме? Я сознался, что мысль не кажется мне такой уж отвратительной. Замерзший, я лежал на боку, не зная, что делать. Подумал о том, чтобы повернуться на спину и поискать бедро или ляжку. Осторожно, ну, ты понимаешь. Просто, чтобы понять, кто это. Я спросил себя, найду ли голое тело. И при этой мысли все части моей нервной системы вернулись к жизни. Я медленно протянул руку. Сердце колотилось, как ненормальное.

«Смотри, ты перевернешься, и это будет Ти-Джей в крошечных трусиках танга, сделанных из леопардовой кожи».

Я перевернулся и одновременно протянул руку.

И схватил пригоршню рыжей шерсти.

Молли