В глубь фантастического. Отраженные камни

В кристалле кварца плавают млечные туманы; он заполонен растрепанными губками непокорных оксидов; его покрывают зеленоватые мхи хлорита; в нем развеваются пряди рутила; копья турмалина пронзают его насквозь; как снопы, вспыхивают здесь темные букеты марганца; невидимые заграждения неожиданно развертывают знамена ртути: зеркала, погруженные в саму прозрачность, оборачиваются экранами, вдруг озаряемыми фейерверком света; между параллельными стенками — вехами промежуточного роста — струится столь же бесцветная жидкость, недоступная и близкая. В таких сюрпризах нет ничего отталкивающего, ничего, что снижало бы ценность камня: это свидетельства славы, оставленные первородными силами, натиска которых не мог отразить даже неприступный кристалл.

Эти жестокие удары высокого происхождения никто не спутает с какой-то случайной трещиной или разломом, со шрамом, вызванным стечением обстоятельств, или с неуместной эрозией. Здесь было упорное противоборство, происходили тайные химические превращения. Совсем как в поэзии, где образ набирает силу оттого, что мы сталкиваемся с данностью изображений или символов, сближение которых превосходит понимание и вместе с тем шокирует. В первый момент оно кажется неприемлемым, но затем все разрешается сочувствием, а убедительность обращается неотвязностью. Так и здесь, удовольствие порождено благодатью умиротворяемого спора.

В синей ночи агата зажигается скопление глубоких полупрозрачных альвеол — колодцев, соединенных в плотном шахматном порядке. Понемногу петли сети редеют, становятся призрачными и растворяются в ночи. Но пока она их не поглотила, то были ясно различимые необитаемые гнезда диких перепончатокрылых, сотовые ячейки, собранные в космическую завесу, искрящуюся и пустую, плавающую без роя и без швартовых в пространстве, как математическая модель. Что-то невещественное, рассудочное, отторгнутое от материи. В то же время сбоку — страшная прореха, клок, вырванный с бешеной силой, не соответствующей легкости этого тюля: скверная рана, нанесенная захлопнувшимся волчьим капканом. Острые челюсти света сомкнулись над перемолотыми остатками, обломками кузницы, сожженной в свой черед после того, как в ней, шипя, прокалилось добела столько железа. Так божественная молния самодержавно поражает нежность и красоту.

На долю турмалина, который часто бывает драгоценным камнем (и тогда ювелир старается не обделить его своим вниманием), порой выпадают столь же тяжкие и счастливые превратности. На широкой пластине, срезанной перпендикулярно вертикальной оси, выступает из темной зелени выведенный будто по линейке равносторонний треугольник Он поистине исполнен величия — я имею в виду, что его никак невозможно принять за творение смертного. Стороны его попарно соединяют три из шести вершин природного шестиугольника. Он с магической точностью очерчен оранжеватыми полосами без единой помарки. В моих руках он перевернут вершиной к низу. Ближе к центру его повторяет подобный треугольник, такой же строгий и безупречный, на сей раз нежнейшей вишневой окраски. В двух верхних углах, точно вдоль биссектрис, — обширные полости, не доходящие до центра фигуры; третья ось сохранила полноту и, наоборот, усилена, уплотнена почти непроницаемым веществом угольного цвета, более интенсивного, чем красный фон треугольника. Сердцевина этого фантастического геометрического узора, место встречи пустот и наполненности, также пострадала, поврежденная неизвестной кислотой, придавшей темный оттенок веществу, прежде чем разложить, разрушить его.

Здесь, опять-таки, не просто эрозия или коррозия. Безукоризненное совершенство троичного эпюра не подменено никакой приблизительностью. Но теперь в его контурах прочитывается лицо, маска, сложенная зияющими провалами воображаемых глаз и носовым хребтом, как бы подчеркнутым одним мазком кисти. Потустороннее явление, опередившее лик человеческий и его предвосхитившее, проступает сквозь безразличную структуру минерала. Никогда в неповрежденном профиле не могла бы отобразиться подобная фантасмагория, сбивающая с толку и в то же время прекрасная.