В глубь времен

Улицы и дома Университета резко отличались от остального города своей простотой. Здесь не было буйной растительности, только голые стены и своды — без единого цветка, без единого листика. Никакого орнамента на трапециевидных дверях, ни одного ручейка вдоль белой улицы, по которой ракета продолжала свой бег, ни одной птицы в воздухе, ни одной удивленной лани за поворотом, ни одной бабочки, ни одного белого кролика… Здесь царила суровость абстрактного знания. Транспортные платформы были оснащены металлическими креслами и поручнями.

Элеа и Пайкан ошеломленно оглядывались. Происходило что-то необычное. Зеленые стражники в военных мундирах с зачесанными волосами и в касках передвигались по заполненным платформам, совершенно не удивляясь тому, что над их головами пролетает ракета, для которой улица обычно запрещена. Разноцветные сигналы мигали над деревьями, раздавались имена и номера, лабораторные ассистенты в темных халатах бежали по коридорам, закутав длинные волосы в герметические мантии. Квартал работ и исследований. Не было видно ни одного студента без башмаков.

Ракета села в центре перекрестка в форме звезды. Один из стражников повел Элеа в лабораторию-51. Пайкан последовал за ней.

Их завели в пустую комнату, в центре которой их ожидал человек в черном халате. Уравнение Зорана красного цвета с правой стороны его груди выдавало в нем шефа лаборатории.

— Вы Элеа? — спросил он.

— Я — Элеа.

— А вы?

— Я — Пайкан.

— Что еще за Пайкан?

— Я принадлежу Элеа, — сказал Пайкан.

— Я принадлежу Пайкану, — отозвалась Элеа.

Человек на мгновение задумался:

— Пайкана не приглашали. Кобан хочет видеть Элеа.

— Это я хочу видеть Кобана, — решительно возразил Пайкам.

— Пойду доложу ему, что вы здесь. Подождите, пожалуйста,

— Я буду сопровождать Элеа, — настойчиво повторил Пайкан.

— Я принадлежу Пайкану, — сказала Элеа.

Помолчав немного, человек продолжил:

— Я предупрежу Кобана… перед тем, как его увидеть, Элеа должна пройти общий тест. Вот кабина…

Он открыл прозрачную дверь. Элеа узнала стандартную кабину, в которой минимум один раз в году закрывался каждый житель Гондавы, чтобы узнать свое физиологическое развитие и в непредвиденном случае изменить свою деятельность и питание.

— Это обязательно? — спросила она.

— Да, обязательно.

Она вошла в кабину и села в кресло. Дверь закрылась и вокруг нее зажглись приборы, вспышки разных цветов заиграли на ее лице, заурчали анализаторы, щелкнул синтезатор. Все было закончено. Она встала и толкнула дверь. Дверь осталась закрытой. Удивленная, она толкнула сильнее, но безрезультатно. Она взволнованно позвала: "Пайкан!"

С другой стороны двери Пайкана крикнул: "Элеа!"

Она еще раз попыталась открыть дверь. Она чувствовала, что за этой закрытой дверью происходит что-то ужасное. Она крикнула:

— Пайкан! Дверь!

Он бросился вперед. Она видела, как его силуэт ударился о прозрачную переборку. Кабина вздрогнула, разбитые инструменты упали на пол, но дверь не поддалась.

За спиной Элеа открылся вход в другое помещение.

— Идите сюда, Элеа. — На пороге стоял Кобан.

* * *

Перед Кобаном сидели две женщины. Одна из них была Элеа, другая темноволосая, очень красивая, с прекрасной фигурой. В то время как Элеа протестовала и требовала, чтобы Пайкан присоединился к ней, другая молчала и смотрела на все со спокойной симпатией.

— Подождите, Элеа, — сказал Кобан, — подождите, вы все узнаете. — Он носил строгий черный халат лабораторного ассистента, но Уравнение Зорана на его груди было белым. Он ходил вдоль и поперек комнаты, босой, как студент, между столами-партами и испещренной стеной, которая содержала в себе многие десятки тысяч обучающих бобин.

Элеа замолчала, разумно не тратя бесполезных усилий. Она слушала.